Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

Вот какая произошла в обществе непостижимая метаморфоза! Об этом новом явлении не говорят вслух... Умалчивают. Страшно признать как явь - беспринципность, почти поголовную трусость населения страны победившего социализма.

Испокон веку, продолжал размышлять Ефим, в деревнях тушат пожары всем миром. Колоссальный пожар - вторую Отечественную войну - гасили усилиями всего многомиллионного народа, то есть опять всем миром. Почему же зловещие язвы на теле всея Руси, не менее опасные для существования страны, чем минувшая война, и не думают лечить сообща?.. Не видят, не понимают, куда она устремляется, матушка-Русь?..

-    Здравствуйте, товарищ Сегал! - раздался над Ефимом чей-то голос. У кровати стоял пожилой усатый человек в больничном халате. - Забыли меня, небось?

—    Гаврила Зотыч! - обрадовался Ефим, сразу признав мастера из литейки, своего сменщика Дубкова. - Здравствуйте, присаживайтесь, да вот сюда, на табуретку. Вы здесь какими судьбами?

-    A-а! Заурядное дело, производственная травма, поломало ключицу, «скорая» доставила сюда. Вчера услыхал от одного больного: парня привезли из заводской редакции с переломом ноги. Дай, думаю, погляжу, уж не наш ли, не дай Бог, Сегал? И оно так и есть. Как это вас угораздило?

-    Поскользнулся, упал.

-    Ладно еще так. - Дубков помолчал немного. - О цехе не скучаете?

-    Не приходится. Некогда. А как поживают наши, как Иван Иванович Мальков? А Батюшков?

-    Вся ваша смена хорошо работает, вас добром вспоминают. Мальков рассчитался, уехал к себе в Ленинград... Батюшков?.. Индюком ходит. Что ему делается? Живет не тужит, что в войну, что теперь. На то и Наполеон из полуподвала, чтобы у начальства полная чаша была, да еще с верхом!

-    Наполеон из полуподвала? Это кто?

-    Неужто не знаете? - удивился Дубков. - Ну и ну! А еще в редакции работаете... Наполеон - личность известная, завпродбазой отдела рабочего снабжения, а база - в полуподвале дома напротив завода. Большие начальники получают у Наполеона все, что душеньке угодно: тут тебе и мясцо, и масло, и рыба не простая, а осетрина, и сыры - всякое... И по дешевой цене. Вы бы посмотрели на батюшковского пса - весь блестит с жиру! Любой из нас, простых смертных, позавидует его, псовой, жратве. А дай ему чем нас угощают в столовой - морду отворотит... Вот так у работяг брюхо к спине и прирастает.

Ефим слушал Дубкова, молчал. Припомнилось посещение богатой квартиры Батюшкова, лоснящийся зверюга, обильный до пресыщения обед. Откуда оно, такое, в военное лихолетье, не смог догадаться тогда Ефим. И вот нежданно-негаданно ответ на давний вопрос.

-    Наполеон из подвала, - вслух повторил он, - метко!

-    Еще бы! Народ не в бровь, а в глаз метит... А как этот жулик красуется, важничает, нос дерет, сложит руки на груди и стоит, будто на самом деле Наполеон, а не подвальная крыса.

-    Что ж вы его за шиворот не возьмете? - Ефим посмотрел на Дубкова.

Дубков искоса, из-под седых бровей бросил на Ефима укоризненный взгляд, покачал большой головой.

-    Ишь ты, подишь ты! Какой вы прыткий! Знаете какая за ним рать? Тронь - руки-ноги обрубят!

-    За настоящим Наполеоном не такая рать стояла, - возразил Ефим, - и то его - французы с трона спихнули.

Дубков призадумался. Потом как-то неопределенно, словно виновато, вполголоса сказал:

-    Так то ж французы! - Тут же оглядел опасливо Ефимовых соседей по палате, слышавших разговор, грузно поднялся с табуретки, нарочито громко произнес:

-    Ну, браток, поправляйся! Не буду тебя больше утомлять. Ежели не против - наведаюсь еще.

-    Приходите, буду рад.

Ефим смотрел вслед Дубкову. Вот и этот честный русский человек все видит, все осознает, возмущается, но тоже предпочитает молчать и терпеть. «Так то ж французы» -звучала в ушах Ефима фраза, сказанная им с такой горькой приниженностью!

«Наполеон из полуподвала...» Выйду из больницы, займусь им, подумал Ефим, и не только им... И тут же остудил себя: опять стычка с Великановой? Без Гориной? Впредь ты - один на один с подопечными инструкторами райкома. С самой Великановой в придачу... Смирновский? Будет рад-радехонек дать увесистого пинка «спецу по подножкам и уколам». Итак, выбор у тебя, Сегал, невелик: либо капитулировать, перестать быть самим собой, либо, несмотря ни на что, продолжать действовать в свойственном тебе духе, а там - чему быть, того не миновать...

А что готовит ему день грядущий в личной жизни? Тут мрак неизвестности еще беспросветнее. Клава Серегина потеряна для него безвозвратно. Он смирился с этим еще весной 1944-го. Замелькала на его сердечном горизонте Тиночка Крошкина - мещаночка до мозга костей. Не любил он ее, а почему-то волочился. Изъяви она согласие, стали бы мужем и женой на его беду да на ее горе. Как хорошо, что их пути так и не сошлись! Ефим с облегчением вздохнул.

Потом судьба послала ему новое любовное испытание — Розу Гофман. Здесь уж, кажется, ничто не могло помешать счастливому бракосочетанию раба Божия Ефима Сегала с хорошей дочерью его родного еврейского народа Розалией Гофман. Он понравился ей, она понравилась ему. Казалось, дух покойной матери Ефима сжалился над великомучеником сыном, открыл ему врата в земной рай, казалось, ничто и никто не может тому встать на дороге... Но Ефимова дорога, предуказанная заранее и свыше, видно, не вела в уютный дом на тихой улочке, к богатой, благополучной семейной жизни с супругой-еврейкой, с будущими их детьми, которые продолжили бы род Израилев...

Откуда, в самом деле, взялась на его голову в тот памятный день красивая молодая женщина Лида, отпустившая ему полной мерой любовь земную, заставившая его усомниться в возвышенной, неземной любви к Розе? И он, уже готовый протянуть руку Розе, задержал ее на полпути. Но не окончательно...

Вдруг заболевает Надя Воронцова. Он идет проведать сотрудницу. Что тут такого? Но по какой-то неведомой ассоциации в его памяти всплывает увиденный в далекие годы детства крохотный цыпленок, беспомощный, одинокий, голодный. Заболевшая Надя чем-то необъяснимо похожа на того несчастного птенца. Что-то дрогнуло тогда в сердце Ефима, что-то зародилось. «Надя, Надя, - шептал неслышно Ефим, - кто ты, что ты для меня? Надя - чужая, офицерова невеста?»

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть II

СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Глава первая

Выписался Ефим из больницы в разгар весны. Прихрамывая, опираясь на палочку, явился на работу за несколько дней до закрытия больничного листа. Надоело безделье, и, к его удивлению, соскучился по сотрудникам. Так, по крайней мере, он думал. И сам себя обманывал: его влекло к Наде Воронцовой, и только ее он спешил увидеть. Раза два она, вместе с Алевтиной и Анфисой Павловной, навестила его в больнице, была общая беседа о том, о сем, а по сути - ни о чем. Во время второго посещения она весело сообщила: «Теперь совсем скоро я уеду, возможно, мы с вами больше не увидимся. Желаю вам хорошего здоровья, многих удач, вы этого стоите... Пожелайте и вы мне счастья в замужестве».

Вполне обычные в подобной ситуации слова почему-то больно ударили Ефима в самое сердце. Как? Надя и впрямь выйдет замуж за того фронтового офицера? Исчезнет навсегда? Он не хотел с этим смириться... не мог...

Еще не дойдя до редакционной двери, Ефим напряг слух, надеясь услышать звонкий Надин голос. Но из редакции доносился лишь приглушенный дробный стук пишущей машинки. С тревогой и надеждой открыл дверь и - о, радость: увидел ее, Надю, за рабочим столом. Она обратила к нему спокойный безразличный взгляд, но тотчас глаза ее потеплели:

- А! Фима, здравствуйте! - обрадованно заулыбалась она. - Выздоровели? Поздравляю, мы о вас уже соскучились...

-    А вы еще не уехали? - задал он глупый вопрос.

-    Как видите, - рассмеялась она.

В комнате находились Анфиса Павловна и Алевтина.

Сегал, здгаствуйте! Явился, как с неба свалился, — на свой лад приветствовала его Пышкина.

-    Привет, Фимуля! - заблестела васильковыми глазами Крошкина, а блеск был холодным, голос неискренним.

Вышел из кабинета Гапченко - серый, тощий, невеселый, сверкнул стеклами очков, чуть улыбнулся:

-    А, Сегал! Прибыл? Ну, здорово! Рад тебя видеть... На работу вышел или так, проведать?

-    На работу. Больничный у меня еще открыт. Но, честно говоря, осточертело баклуши бить.

-    Тогда идем ко мне, потолкуем.

Гапченко сел за свой большой редакторский стол, кивком указал на стул Ефиму.

-    Садись, рассказывай.

-    Да мне вроде бы и нечего... Это у вас, наверно, целый ворох новостей накопился... А что-то Софьи Самойловны не видно?

-    Опять хворает... Прямо беда с ней - больше дома сидит, чем на работе... Ты что - соскучился по ней? - на щеке Гапченко мелькнула змейка.

-    Ага! Даже спать перестал, - в тон ему ответил Ефим.

Гапченко усмехнулся, закурил, дым обволок его лицо, отчего оно показалось еще более худым и серым.