Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

Никакого желания не было у Ефима выполнять роль носильщика у потаскушки.

-    Ничего, донесешь, - заверил он ее с насмешкой, - своя ноша не тянет! А мне пора.

Хитер же негодяй Козырь, думал Ефим, выйдя на улицу. Значит, Панфилову он переселил - вроде бы взятку дал мне, связал руки, дескать, я вас уважил, и вы, уж будьте любезны, мне, при случае, добром отплатите. Очень своеобразное истолкование моего предложения: «давайте помогать друг другу...» В переводе на язык жуликов: «ты - мне, я - тебе...» Что же делать, лихорадочно соображал он, как помешать распутной девке занять отличную комнату, которую с полным правом ждет семья остро нуждающегося очередника? Требуется срочное вмешательство власть имущего лица.

Неподалеку от общежития находилась районная прокуратура. Обратиться туда? Он заранее сомневался в успехе, но... чем черт не шутит?

В приемной прокурора длинная очередь - человек пятнадцать. Ефим рассчитал: пусть последний, но принят он будет. Через два с половиной часа, когда перед ним остался один человек, секретарь объявил:

-    Граждане, прием прекращается. Прокурора вызвали в горком партии. Приходите через два дня.

«Вот проклятье!» - в сердцах ругнулся Ефим. Настенные часы показывали без четверти восемь. Он вышел на почти неосвещенную улицу. Погода резко изменилась, в лицо хлестнул крупный мокрый снег, было сыро, неприветно. Разумнее всего вернуться в общежитие, напиться горячего крепкого чая, поболтать с соседями, поиграть в шахматы; часов в десять - одиннадцать залезть под одеяло, хорошенько выспаться, а завтра, на свежую голову, действовать. Наверно, такое решение и принял бы человек холодного рассудка, удобноразумный, взвешенномыслящий, наверно так и следовало бы поступить! Но в Ефиме все кипело, звало к безотлагательному действию. «Поесть?.. Успеется! Пойду в редакцию, может быть, застану Гапченко, он иногда задерживается».

Еще с улицы Ефим увидел свет в окне кабинета Гапченко. Напрасно обрадовался: редакция была заперта.

-    Редактор давно ушел, - доложил ему вахтер, - свет горит? Наверно забыл погасить.

-    А председатель завкома?

-    Ушел... Вот партейный секретарь здесь. Велел никого к себе не пущать Важное дело с посетительницей решать будет. — Ефим не услышал скрытой иронии в словах вахтера. «Черт возьми, - ругнул он себя - почему я сразу не пошел в партком, проторчал зря три драгоценных часа под прокурорскими дверьми?! Конечно, Гориной нет, но факт настолько очевиден и безобразен».

Пробежав коридор, Ефим дернул ручку двери с красной табличкой «Парторг ЦК ВКП(б)». Дверь не поддалась. Что за ерунда? Не мог же Смирновский, да еще с женщиной, незаметно пройти мимо вахтера?.. Ефим снова повернул ручку, потянул на себя. Безуспешно. Вспомнил: в кабинет парторга можно пройти через комнату его заместителя. Подошел к двери, открыл ее и ... замер: парторг ЦК ВПК(б) Иван Сергеевич Смирновский, без пиджака, стоя к нему спиной, поспешно натягивал брюки. На кожаном диване, уткнув лицо в угол, поджав под себя до бедер голые ноги, лежала молодая особа. Трико и юбка валялись на полу Поддерживая обеими руками сползавшие штаны, не повернув головы к вошедшему, Смирновский истерично зашипел:

-    Эй, вы! Убирайтесь вон отсюда и не вздумайте трепаться! Слышите?! Вы здесь не были, ничего не видели! Панят-на?! Вам все равно не поверят! А за клевету на парторга ЦК знаете, что бывает?! Вон! Во-он! - завопил он.

Последние слова Смирновского догнали Ефима далеко за дверьми кабинета. «Эх, Зоя Александровна! — восклицал он беззвучно, бредя по мокрому скользкому тротуару. - Поглядели бы вы, во что превратил ваш кабинет новый парторг! На кого променяли Горину!.. Да, а как у нее дела?» Из ближайшего автомата позвонил ей на квартиру. Скорбный девичий голос сквозь слезы прерывисто выговорил: «Зоя Александровна... мама... умерла».

На какое-то мгновение Ефим, вероятно, лишился сознания. И словно издалека выплыло неясное видение: покачивается больничная койка сквозь марево на стене, на ней - мертвая Горина со скрещенными на груди красивыми восковыми руками.

Глава двадцать девятая

Выйдя из телефонной будки, Ефим остановился в нерешительности: падал мелкий дождь, изморозь. Мостовые и тротуары сплошь покрылись ледяной коркой и даже при слабом уличном освещении блестели, как полированные. Редкие прохожие, нелепо размахивая руками, старались удержать равновесие, некоторые шлепались на лед, проклиная мерзкую погоду. О том, чтобы побродить по улице, и речи быть не могло. Возвращаться в общежитие тошно. «Куда теперь?... Что делать?» - вопрошал себя, как в бреду, Ефим. Невыразимая тяжесть давила на душу, до боли сжимала голову. «Нет друга, ушел друг...» Пойти к Наде? Если бы знать, что в эти часы она одна... Опять общежитие. К Розе? Ну, нет, там ему больше делать нечего. И вдруг вспомнил семью Шмурак, Риту, спокойную, уравновешенную. Как мог он забыть о ней?! Уж она-то сочувственно выслушает, посоветует, утешит. Немедленно к Рите! Он побежал к остановившемуся трамваю, не добежав, поскользнулся и грохнулся на мостовую... Не слышал Ефим, как «скорая» умчала его в больницу...

На перелом ноги наложили гипс, пострадавшего уложили с подвешенной ногой на койку.

Первый день он от отчаяния чуть не плакал. Надо же случиться такому! Недаром говорится: пришла беда - отворяй ворота. Умерла Зоя Александровна - его единственный, дорогой друг, а он не сможет с ней проститься, проводить в последний путь. Шлюха Масленкина вселится, если уже не вселилась, в прекрасную комнату, и он лишен возможности помешать вопиющему беззаконию. Неотложных дел - непочатый край! А он - больничный невольник. Насмешка судьбы, да и только.

В палате, кроме Ефима, еще пять человек, тоже с тяжелыми увечьями. Они расспросили его о случившемся несчастье, охотно рассказали о своих недугах. Вскоре темы для бесед исчерпались. Кто уснул, кто взялся за чтение. В палате тишина. Времени для размышлений - хоть отбавляй.

Прежде всего вспомнилось Ефиму вчерашнее в парткоме... Сползающие штаны, наглая угроза: «Не смейте трепаться! Вам никто не поверит!.. За клевету на парторга знаете, что бывает?» Убежденность в личной неуязвимости! Смирновский отлично понимает: в придачу к руководящему партийному креслу получил от некритикуемой партии привилегию неприкосновенности, которой она сама себя наделила и возвела хотя и в неписанный, но закон. В соответствии с этим негласным «уложением» руководящий партиец наделен как бы нимбом непогрешимости, как святой. Ну, а святых, известно, и не разоблачают, и не наказывают - на них молятся.

Какой же ты младенец, Сегал, смеялся он над собой, нашел кому жаловаться на распутного Савву Козыря! Когда же ты перестанешь путаться да ошибаться, когда, наконец, полностью прозреешь? Или так и останешься до гроба «блаженным», как назвал тебя начштаба пересылки?

Но должна же все-таки у нас где-то существовать справедливость, хоть где-то «наверху» - настоящие коммунисты? - цеплялся за призрачную соломинку Сегал. Ни личный житейский и журналистский опыт, ни исповеди Андреича, Нагорнова, Зарудного, ни смирновская пакость не смогли окончательно вышибить из его души веру в высокие коммунистические идеалы. Они есть, пусть загнанные, попранные, но есть. Надо верить в это. Без веры он жить не может.

Вот уже, без малого, два года работает он на огромном заводе, где партийная организация состоит из более полутора тысяч человек. Ефим встречался со многими из них. И всякий раз пытался в каждом новом знакомом члене ВКП(б) найти черты идеального, в его понимании, образа коммуниста. Тщетно!.. Рядовые партийцы, как успел убедиться, - формальные исполнители ее устава, инертны, безлики. Посещают партсобрания, единодушно голосуют.... Выступают не по своей воле, не говорят что думают, а читают по бумажке, заранее заготовленное кем-то из окружения партсекретаря... Актеры и роли...

Руководящие партийцы - очень активны, да только в определенном направлении - своекорыстном. По взаимному молчаливому согласию признают двойную мораль: лицемерят с трибун о равенстве и братстве и тихо, без всяких лозунгов, паразитируют за счет народа, того самого, с которым партия едина.

Горины и родионовы в партии - белые слоны. Большой карьеры они, как правило, не делают.

Но при такой расстановке сил внутри партии кому же, как принято говорить, воплощать в жизнь коммунистические идеалы?.. Вопрос.

Ефим подумал и о том, что не мешает, пожалуй, подвести кое-какие итоги его борьбы за справедливость в масштабах солидного предприятия. Много ли здесь у него побед? Увы! КПД его ничтожен.

И вновь засверлил мозг давний неотвязный вопрос: почему все обобранные и обманутые молчат? Редко кто подает голос протеста. И то анонимно. Подписи «знающий», «наблюдатель» и прочие в таком роде не редкость в рабкоровских письмах. Парадокс: прячут в страхе имя не преступники, а честные люди, которые пытаются указать на них пальцем. Кто же из них уверен в поддержке власти?