Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

- Вставай, гулена! Скоро полдень, а ты все дрыхнешь! Вставай, слышишь? - Не сразу узнал он Ванечку, соседа по комнате. Нехотя вылез из-под одеяла. Часы и впрямь показывали двенадцать. Чувствовал он себя усталым и, как показалось, простуженным. Но когда умылся, позавтракал, бодрости малость поприбавилось. Оставивший было его образ Нади вновь неотвязно замаячил перед ним. Она словно звала его, словно издали, тихо прозвучал ее голос: «Где же вы, что же не идете? Мне так плохо...» И он сразу помчался на этот зов. По дороге купил на свои продовольственные карточки немного масла, яичного порошка, кусочек колбасы, две булочки. С пакетиками в руках направился к Наде. «Жива ли она, — думал он тревожно, — у нее вчера был такой жар!»

Еще не дойдя до двери Надиной «обители», услышал нестройное пение:

Хазбулат удалой,

Бедна сакля твоя,

Золотою казной Я осыплю тебя...

Ефим остановился у порога, прислушался, робко приоткрыл дверь. В нос густо ударило сивухой и еще чем-то острым, кажется, селедкой, луком, капустой. За столом, загораживая Надину постель, сидело трое мужчин и три молодые особы. На столе две пустые бутылки из-под водки, в третьей - меньше половины.

Компания приумолкла. Ефим смотрел растерянно, вопросительно.

-    Тебе кого? - спросил черноволосый детина.

-    Извините, может быть, я не туда попал? Я к Наде Воронцовой.

Надя сразу узнала его голос, приподнялась на локте и, к величайшему удивлению Ефима, самым обычным, даже бодрым голосом позвала:

-    Заходите, Ефим... Моисеевич! Пожалуйста!.. Это, -пояснила она застольной компании, - мой сослуживец, сотрудник нашей газеты.

Все сразу отрезвели, застеснялись. Мужчины встали, пропуская Ефима к больной.

-    Милости просим! Может с нами бокальчик? Чем богаты, тем и рады.

Буркнув: «Спасибо, не пью», он приблизился к Наде.

От вчерашней жалкой, мертвеннобледной девочки вроде и следа не осталось, если не считать утомленных глаз и повязки на шее. В общем, настоящая Надя, даже румянец на щеках чуть играет.

-    А я, - улыбнулась она, - почти совсем здорова. Наверно, ваши порошки помогли. Спасибо! Ночью потела, как мышонок. Зато температура сейчас нормальная. - Она глянула на пакетики в его руках.

Ефим положил их на тумбочку:

-    Это вам кое-что... пригодится!..

-    Зачем вы? - смутилась Надя. - Мне ничего не надо. Девочки меня накормили.

Компания молча наблюдала за происходящим. Мужчины переглянулись, поднялись, вышли из комнаты. Девушки присоединились к ним:

-    Мы, Надька, пойдем к Верке, посмотрим макинтош. Она вчера по ордеру купила.

-    Неудобно получилось, - сказал Ефим. - Выходит, я помешал людям выходной скоротать.

-    Не взыщут, - успокоила Надя, - садитесь,.. Чтобы не забыть, будете уходить - возьмите свои продукты. Небось самому есть нечего.

Ефим ничего не ответил, только пристально всматривался в Надю. Он искал в ней сходство с тем цыпленком из своего детства. Полного сходства будто бы и не было. Но в похудевшем заостренном лице Нади, в складках небольшого рта, мягком подбородке не так уж сложно было отыскать подобие с несчастным цыпленком, потерявшим мать.

А Надя недоумевала: почему Ефим так настойчиво ее разглядывает? Еще раньше она удивилась его повторному визиту. Ей очень хотелось понять - что все это означает? Спросить прямо постеснялась. Молчание становилось неловким. Ефим спросил первое, что пришло на ум:

-    Должно быть, у вас хорошие соседки?

-    Как сказать?.. Разные. Четвертый год с ними живу, привыкла. Куда денешься?

Надя, как показалось Ефиму, произнесла эти слова без особой горечи, без протеста. Холодный барак? Ну, и что же? Серые, неотесанные соседки по комнате? Ладно! Обычное дело, истинно русское смирение. Думая так, Ефим ошибался.

—    Знаете, - продолжала Надя с затаенной обидой, - живу в этой берлоге, в чуждой среде, больше тысячи дней. И не было такого дня, чтобы меня не угнетала обстановка и окружение.

—    А как вы попали на завод, в это жилище?

Она сразу помрачнела, опустила голову. Ефим пожалел о заданном вопросе.

—    Отвечать необязательно. Я просто так спросил, к слову.

—    Отчего же, отвечу. Институт, в котором я училась, в самом начале войны эвакуировался. Я не поехала, побоялась навсегда расстаться с родителями: нас могла разделить линия фронта. Я - единственная дочь. Папа и мама живут в небольшом подмосковном городке, Озерках. Не слыхали?

Ефим отрицательно покачал головой.

—    Короче говоря, - продолжала Надя, - шестнадцатого октября сорок первого года, как раз во время страшной паники в Москве, я с узлами наперевес отправилась в путь, к себе на родину, пешком... почти. Почему почти? Часть пути ехала «зайцем» в кузове военного грузовика, ребята пожалели. В Озерках меня скоро мобилизовали на рубку леса для противотанковых завалов. Знаете, такие высокие пеньки остаются, больше метра высотой... Я, с моим богатырским сложением, на валке леса! Смешно, правда? Потом меня послали заготавливать дрова. Моей напарницей была девчонка лет шестнадцати, в полтора метра росту, клопеныш... До сих пор не понимаю, как мы с ней сваливали сосны — высоченные старые деревья, сантиметров шестьдесят-семьдесят в поперечнике... Ох, эти огромные чурбаки, кубометры, нормы... Как мы остались живы! Главным валыщиком-теоретиком в нашей мощной паре была я, верите?.. Бывало, как заправский специалист, подходила к дереву вплотную, смотрела вверх, определяла, куда наклонено, с какой стороны пилить его нашей двуручной пилой, чтобы ее не защемило в конце пилки, чтобы спиленное дерево не развернуло винтом вдогонку пильщикам... Господи, как мы бежали от него, когда начинало падать, во весь дух, скорее прятались за какое-нибудь толстенное дерево, - Надя помолчала. - Потом меня мобилизовали в Москву, на работу в военную промышленность, на этот завод.

-    А дальше?

-    Дальше? Я попала в цех, сюда в барак, здесь и прожила всю войну.

-    Вы меня не поняли. Я имею в виду, как вы дальше собираетесь жить?

-    Как собираюсь жить? Жду приезда жениха, - она оживилась. - Это странная история. Года три, чуть меньше, назад, я случайно, против желания - девчонки пристали - затеяла переписку с совершенно незнакомым мне офицером. Судя по письмам, их у меня больше сотни, человек он неглупый, созвучный мне по натуре, добрый. С виду - симпатичный, прислал фотографию. Мирная профессия - учитель. Пишет, что ждет нашей встречи, очень ждет... Невероятно покажется, но я к нему будто бы уже и привыкла, остается встретиться. Тоже жду. Только бы потом не разочароваться... Вот ответ на ваш вопрос: «что дальше?»

-    Понятно, - сказал Ефим, - па-ня-атно, - повторил он нараспев. Сообщение Нади ему почему-то не понравилось. Он собрался было сделать ей замечание, кажется, нравоучительного порядка, но распахнулась дверь, с шумом вошли Надины соседки.

-    Во, вы еще здесь? - бесцеремонно спросила одна из них, обращаясь к Ефиму. — А мы думали, вы давно ушли. Влюбились в нашу Надьку, что ли? - расхохоталась она.

Лицо Нади вспыхнуло:

-    Девочки, разве так можно?

-    А почему нельзя? - подхватила другая. - В тебя что - влюбиться запрещено?

Ефим заспешил.

-    Верно, я засиделся. - Он встал, пожал Надину худенькую нежную руку, кивнул девицам, торопливо вышел.

На улице было безветренно, в меру тепло. В такую погоду не хотелось забиваться в общежитие... Куда же теперь, прикинул он, в огонь или в воду? А если без шуток? Скажем, почему не отправиться к Розе, успокоить ее. Нетрудно себе представить, в каком состоянии осталась она после его ухода. Откладывать решающее свидание на когда-то, на потом - и нелепо, и трусливо, и жестоко. Ждет Роза, ждут ее родители: «да» или «нет», «нет» или «да»... А он опять не готов вымолвить ни то, ни другое. Не договорился сам с собой, не решил, нужно ли, имеет ли право стать ее мужем. Сомнения, сомнения... Он снова подумал о том, что, женившись на Розе, сразу позабудет, что такое неприкаянность, бездомность, станет обеспечен, у него, наконец, будет семья, тепло домашнего очага... К тому же - Роза, чем не жена? Молода, недурна собой, образованна, покладиста. Так какого же еще лешего надо тебе, полукалека, полунищий Ефим Сегал?! Молись Господу Богу, благодари за милость, ниспосланную тебе, беги скорее к Розе, к этому бесценному сокровищу! И жизнь твоя устроена отныне и во веки веков... Аминь! Его неудержимо потянуло на тихую улочку, к гофмановскому особнячку, он заторопился было навстречу необыкновенному счастью и... на полдороге остановился. Нет, сейчас он не пойдет к Розе, не сделает предложения. Кажется, он ее не любит, вернее, не уверен, любит ли. А если так с самого начала, что ж будет потом, через много лет?.. Значит, брак по расчету? Это он отвергает начисто! Годы и годы с нелюбимым человеком?! Пытка! - мороз пробежал у него по коже.

А жить постоянно под одной крышей с ее родителями, добрыми вроде, но уж обывателями точно, да еще на положении полунахлебника? Нет! Из ближайшего автомата он позвонил Розе, извинился, сослался на острую головную боль. Она не стала расспрашивать, уговаривать, не звала. Пожелала скорейшего выздоровления и... «До встречи!»