Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

А жить постоянно под одной крышей с ее родителями, добрыми вроде, но уж обывателями точно, да еще на положении полунахлебника? Нет! Из ближайшего автомата он позвонил Розе, извинился, сослался на острую головную боль. Она не стала расспрашивать, уговаривать, не звала. Пожелала скорейшего выздоровления и... «До встречи!»

До чего же гадко было на душе у Ефима: оттого, что причинял боль и обиду славной девушке, от совсем несвойственного его натуре виляния и вранья. Тем более, виляй, не виляй - такую не проведешь. Она понимает: Ефим избегает объяснения, мучается, сам не свой. Это следствие. А какова тому причина - не знает. Да и сам он не может толком разобраться в своих сомнениях.

О, как в эти минуты нуждался он в умном друге, чтобы облегчить душу, услышать слова укора или сочувствия, получить мудрый совет. «Горина! Зоя Александровна! -мелькнуло в голове. - Кто же кроме?» Кстати, почему она давно не дает о себе знать? И он хорош гусь: ни разу за три недели не позвонил ей ни домой, ни на работу. Немедленно позвонить! Она, скорее всего, сегодня дома... Телефон долго не отвечал. Ефим уже собрался повесить трубку, но услышал незнакомый молодой женский голос:

- Я слушаю вас, слушаю...

-    Простите, я, вероятно, ошибся номером? Мне нужна Зоя Александровна.

-    Вы не ошиблись. Кто ее спрашивает?

Ефим назвал себя.

-    Зоя Александровна, - услышал он, - тяжело больна. Лежит в «кремлевке»... Извините, я тороплюсь к ней. Вчера была операция.

Будто обухом по темени стукнули Ефима, ноги отказались двигаться. Неизвестно, сколько времени простоял бы он в телефонной будке, если бы долговязый парень не окликнул:

-    Что же вы, сами не звоните и людям не даете. Уснули, что ли?

Нетвердым шагом побрел он куда глаза глядят. Болезненно сжималось сердце-вещун. Как в полузабытьи, приплелся в общежитие.

-    A-а! Ефим! Подоспел вовремя! - приветствовали его пирующие соседи по комнате. — Присаживайся! Что-то ты сегодня какой-то не такой? Петька! Налей Ефиму стаканчик!

Он смотрел на бражничающих, слышал обращенные к нему, а вроде бы и не к нему слова. Сообразив, наконец, в чем дело, не дал себя долго упрашивать, сел за стол, залпом выпил стакан водки.

-    Молодчина! - похвалил Ванечка. - Закусывай! Вот сало, вот колбаска.

Ефим не прикасался к еде, ждал: скорее бы сивуха ударила в голову, он опьянеет, может быть, забудется...

-    Теперь давайте все вместе тяпнем, - предложил Петя.

Закусывал ли после второго стакана Ефим, нет ли - не помнил...

Утром Ванечка растормошил его:

-    Поднимайся на работу, пора!..

Ефим не вставал. Голова, словно свинцом налитая, трещала, гудела. Еле шевеля губами, он спросил Ванечку: не остался ли глоток водки? Опохмелился и тут же уснул. Проснулся за полдень. Голова болеть перестала, но был он слаб, подташнивало. Через силу поднялся с постели, оделся и пошел звонить Гапченко. Тот с неохотой разрешил ему не приходить сегодня в редакцию.

Ефим снова улегся в постель. Спать не хотелось, думать - тоже. Он был один в комнате, слушал монотонное тиканье ходиков, бессмысленно водил глазами по стенам, по потолку. В поле его зрения случайно попал паук. Он неустанно двигался: вверх, вниз, вверх, вниз, быстрыми круговыми движениями плел едва различимую сеть. Работа паука и развлекала, и отвлекала от невеселых мыслей. По непонятной ассоциации Ефиму вспомнилась Горина, ее положение в плену тяжкого недуга. Разум отказывался считать ее обреченной, быть может, на безвременную смерть, или вдруг, не дай Бог, уже умершей?! Сердце Ефима сжалось, на лбу выступил пот. Ему вдруг померещилось: на стене, чуть пониже паутины, в неясном мареве покачивается белая больничная койка, скрестив руки на груди, лежит на ней успокоенная, но не живая, Зоя Александровна. Ужас охватил его, безумным взором впился он в видение, а оно тускнело, тускнело и исчезло...

Экая блажь лезет в голову, придя в себя подумал он, с ума я спятил, что ли? С чего это взял, что Горина умерла? Мало ли людей болеет тяжело? Болеют и благополучно поправляются. Горина осилит хворобу, выздоровеет, успокаивал он себя, и будем мы с ней дружить еще многие годы.

Самоуговор подействовал, волнение потихоньку улеглось, и он вспомнил вчерашний день, свой визит к Наде. Хорошо, что офицер вызволит ее из барачной неволи, из серой вульгарной среды. Ефиму остается порадоваться за нее, девушку, судя по всему, хорошую, достойную. И, как говорится, дай ей Бог счастья в лице будущего супруга. Но отчего же задели его слова Нади о предстоящем отъезде? Ему показалось даже, что в какой-то момент он ощутил неприязнь, что-то вроде враждебности к тому незнакомому офицеру. «Неприязнь, враждебность... — блажь, выдумка!» - рассмеялся он, натянул одеяло на голову, попытался уснуть. А сон не шел. Образ Нади снова промелькнул перед ним, неярко очерченный, чуть размытый. Она загадочно улыбнулась, кокетливо наклонила русую головку...

Вместо Нади поплыл и остановился подле образ Розы, обиженной, расстроенной, вопрошающей: «Что же вы отворачиваетесь от меня? Не хотите стать моим мужем - скажите прямо, ведь вы порядочный человек... Не понимаю, неужели вам не хочется войти в приличную еврейскую семью? Что с вами происходит? Не мучайте себя и меня, говорите: «да» или «нет»? «Да» или «нет»?.. Говорите!»

Он обязан ответить не ей - себе! Но что ответить? «Мелодрама, - шепчет он про себя, - мелодрама с таинственной подоплекой, вот именно, с таинственной, даже фатальной... Где уж тут до здравого смысла?»

Образ Розы затмевается образом Нади. Ее серо-голубые глаза излучают мягкий, зачаровывающий свет, Надя куда-то зовет, манит Ефима. Он повинуется ее зову, идет, идет за ней вслед... Куда?.. Зачем?.. Не знает. Так надо.

«Прощай, Роза, дочь народа, породившего меня, - шепчет набожно Ефим, - и, вместе с тобой, прощайте, открытые врата в богатое житье-бытье до самых седин, до самой омеги...»

Он вздрогнул, очнулся.

Дальше оставаться одному было невмочь. Быстро оделся, вышел в длинный коридор, прислушался: не доносится ли откуда-нибудь говор? Услышит голоса - пойдет туда, где люди, явится непрошеным гостем, потолкует о том, о сем, глядишь, и рассеется. Но в коридоре стояла глухая тишина: в этот час все на работе. «Поднимусь-ка на третий этаж, к девчатам, - мелькнула мысль, - авось, кто-то работает в вечернюю смену».

Он постучал в первую же дверь. Откликнулся молодой женский голос.

-    Да-а! Входи! А, Ефим! Привет! Ты почему не на работе? - спросила Валя Масленкина, а это была именно она. - Захворал?

-    Немножко... На денек отпросился у редактора. Хорошо, что я тебя здесь застал, - вырвалось у него обрадованно.

-    Почему? - удивилась Валя.

-    Так... Что это ты чемодан набиваешь? В отпуск собралась?

-    Не угадал. Уезжаю из общежития.

-    Замуж выходишь?

-    Замуж, не замуж - там видно будет. Получаю отдельную комнату, восемнадцать квадратных, как раз напротив завода.

-    Ого! - непритворно удивился Ефим. - Кто это тебя так облагодетельствовал? За какие заслуги?

Валя нагло глянула на него, смерила уничтожающим взглядом черных бесстыжих глаз, с вызовом выпалила:

-    За какие заслуги? Мой личный секрет. Много будешь знать - скоро состаришься... Приходи в субботу на новоселье, милости прошу. Дом знаешь, квартира двадцать. Не забудь хороший подарочек прихватить, иначе не приму!

Сообщение Масленкиной огорошило Ефима. Он не смог найти подходящих слов, чтобы скрыть растерянность, не мог сообразить: правду говорит озорная девка или врет -от нее всего ожидать можно.

Похоже, угадав его мысли, Масленкина достала из туалетной сумочки вдвое сложенную бумагу.

-    Не веришь? На, читай!

Ордер, выданный на имя Масленкиной и некой Тамары Зверевой, был подписан Саввой Козырем и Матвеем Пеньковым.

-    А кто такая Тамара Зверева?

-    Тамарка-то? - подмигнула Валя. - Тамарка - баба мировая, оторви да брось! Пока ее муженек воевал, не терялась... Но она со мной проживет недолго. Ее муж скоро демобилизуется, и она с ним - тю-тю! - укатит в Молдавию. Это так, для затмения глаз ее ко мне присоседили. Сам понимаешь, давать мне одной восемнадцатиметровку, да еще в доме первой категории, опасно. А вдвоем с Тамаркой - комар носа не подточит! Сообразил, голова?

Еще бы! Ефим сообразил куда больше, чем полагала глупая циничная Масленкина. Как же Козырь осмелился на такой шаг?!

-    Так-так, - произнес он вслух.

-    Так - не так, - весело передразнила Масленкина, - перетакивать не будем.

-    Ты о чем? - недоуменно спросил Ефим, углубленный в свои мысли.

-    Не о чем! Улетело! Давай сюда ордер! Ему цены нет. - Валя придавила толстым коленом крышку огромного чемодана, набитого барахлом, с трудом заперла, приподняла. - Тяжеленный какой! Как я его доволоку до места?

Никакого желания не было у Ефима выполнять роль носильщика у потаскушки.