Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

— Он не христианский пастырь, а слуга дьявола. Того гляди отправит послание царю небесному с указанием, как вести себя с людьми, сотворенными им!

Не все, однако, были согласны с сиракузцем. Фотий чувствовал, что старые епископы и архиепископы смотрят на него уже как на низвергнутого и преданного анафеме. Чтобы спасти свой авторитет высшего духовного лица, он велел служить сорокадневную службу в церкви Святых апостолов. Непрестанные молитвы и песнопения должны были вернуть Восточной церкви святое покровительство и благоволение апостолов. Сам патриарх заперся в церкви святой Софии и четыре дня молился, питаясь лишь хлебом и водой.

Чудеса не замедлили явиться народу. В старом пересохшем водопроводе вновь потекла вода; икона Климента Римского в церкви Святых апостолов дрогнула во время службы, и кое-кто утверждал, что святой поднял руку, благословляя собравшихся. Чудеса истолковали в пользу Фотия и Восточной церкви. Вновь пошли разговоры о Константине и Мефодии: сам Климент Римский указал им дорогу в Моравию во имя спасения душ новокрещеных славян от служителей папы.

Фотий закончил бдение усталым, но непреклонным. Борьба начата, пути к отступлению отрезаны. Прежние его мысли о бесцельности земной суеты улетучились одновременно с недолгими колебаниями; он даже попытался забыть свой девиз, который любил повторять знакомым, чтоб показать приверженность античным мыслителям и портам. Ныне выражение «царствие мое не от мира сего» патриарх упоминал изредка и лишь в смысле служения отцу небесному. И все же невозможно было полностью оторваться от земных забот. Прошлое цеплялось за него, напоминая о себе. Та, чье имя он не смел даже произносить, по-прежнему ждала его, присылала записки, просила о встрече. Она не могла, видно, понять, что все отошло в прошлое и что его духовное звание уже разлучило их. Как можно позволить себе вернуться к запретному, когда тысячи бдительных глаз следят за ним в надежде уличить в грехопадении и обесславить по всему христианскому миру. Да и множество забот, свалившихся на его голову, не оставляет времени подумать о ней. Фотий в последнее время убедился в одной истине: женщина никогда не сможет понять мужчину. То она бросает его, когда больше всего нужна, то надоедает, когда в ней нет необходимости. Ведь так важно понять, когда ты нужна мужчине и когда — нет. И что ж? Она его ждет! И пусть ждет — вряд ли он придет. Возможно, это случится позже, но сейчас — нет! Если она уж так сильно его любит, пусть пострижется в монахини, спасая свою любовь и соблюдая ее до лучшей поры. Быть может, придет время, и он разыщет ее за стенами обители... Но как ей все это передать?! Время настолько тревожное и опасное, что он не решался послать ей письмецо. Разговор же, пусть самый краткий, не обойдется без привлечения посторонних: без слуг, кучеров, посланцев. Он не раз уже обжигался на этом... И все же он не выдержал. Они встретились на окраине города, в покинутом доме какого-то купца, который вот уже несколько лет пустовал. Преданный слуга отыскал и снял дом для отдыха своего господина. Даже имя патриарха слуга заменил другим. Пока Фотий, петляя улочками, приближался к дому, где она ждала, в нем ожили прежние, светские настроения. Какое-то прекрасное и романтичное чувство захватило его существо одновременно с напряженным ожиданием встречи, и он уже готов был махнуть рукой на все сплетни и страхи, на анафемы и славословия ради чудного мгновения, прожитого по-молодому. Есть свои прелести и у земной суеты... Мысль о монастырской тишине, уготованном им для возлюбленной, постепенно померкла. А когда она выбежала ему навстречу, заплаканная и беспомощная, он и вовсе забыл о своем предложении и видел теперь только один выход: купить этот дом на ее имя. В этом мире клеветы он не хотел, чтобы в нем у мер мужчина. Мужчине надо оставаться мужчиной, чтобы патриарху по силам была борьба и с близкими, и с далекими врагами.

Фотий пришел домой под утро и, выспавшись, понял, что внутреннее равновесие вернулось к нему. Он чувствовал себя молодым, окрыленным и готовым к борьбе. Мысли вдруг стали дерзкими, и к нему вернулась уверенность в себе. Крошка Аиастаси была с ним. Она связывала его с истинной жизнью. Он преодолел колебания. Душевная борьба закончилась. Тайна вливала в его жилы свежую кровь. Фотий присел к столу и задумался, воображение повело его по пути миссии в Великую Моравию. Если братья сумеют покорить тамошние земли и присоединить их к Восточной церкви — его победа, но, если он проворонит болгар, небесный судия никогда не простит ему этого. Именно он, Фотий, патриарх-самозванец в глазах папы, должен любой ценой стать их крестителем, ввести их в лоно истинной веры. Вот это будет его самой большой заслугой перед вседержителем. И очень глупо поступит он, если кинется во что бы то ни стало защищать триязычие. Теперь эта догма больше нужна его противнику, чем ему. И как мог он сопротивляться этой мысли, и как это он, еще вчера противник вечной церковной догмы, вдруг стал большим догматиком, чем папа? Нет. Фотий не позволит увести себя от канонов к закостенелости. Бог создал народы, дал им различные языки, тогда почему бы не провозгласить: «Славьте бога на всех языках»...

Это будет угодно богу и поможет достижению великой цели, которую Фотий перед собой поставил, — распространить свое влияние на болгар, великомораван и на тот бескрайний, как океан, народ, который называют русичами. Вот тогда посмотрим, кто милее богу, Фотий или папа — исчадие ада, прикрывающееся небесными устремлениями. Патриарх упрекал себя за то, что не разрешил братьям встретиться с болгарским князем. Их слово могло бы сделать его уступчивее, расшатать союз с Людовиком Немецким... Мысль об этом союзе повергла патриарха в смятение. Того и гляди, болгары примут Христову веру от Рима, тогда ему не удержать свое положение духовного главы. Папские священники обоснуются у него под самым носом, непрестанно растравляя души его приближенных, всего Христова стада. Этого не должно случиться, если он хочет, чтобы наследники престола Восточной церкви поминали его добром... По всему видно, что папа — вдохновитель войны, которая недавно началась между Карломаном, Ростиславом, сербами и хорватами, с одной стороны, немцами и болгарами — с другой. Стало быть, надо смотреть в оба, так как папа уже вмешивается в болгарские дела.

О путешествии Константина, Мефодия и их учеников все еще нет известий. Дороги стали опасными. По большой реке и птица не пролетит без разрешения болгар, тем более не пройдет вражеское судно. Мешали также и папские люди. Гонец мог бы пробраться через Сербию и Хорватию, но и этот путь ненадежен. Между ними и Византией стоят болгары. Единственная возможность — идти через Венецию.

Византийцы должны напасть на Болгарию сейчас, когда она воюет с тремя странами, в другой раз они не победят ее. Пора сдержать слово и помочь Великой Моравии в битве с Людовиком Немецким и болгарами. Фотий так вжился в ситуацию и разволновался, что ударил ладонью по лежавшему на столе свитку пергамента, встал и начал лихорадочно одеваться. Ему казалось, если византийские войска не вступят в дело, рухнут все его планы. И там — в Великой Моравии, и тут — в соседней болгарской стране. Прежде чем спуститься по скрипучей лестнице патриаршего дворца, Фотий троекратно перекрестился — сказывался новый навык. Внизу, где была официальная приемная с канцелярией, патриарха ожидал гонец от солунского архиепископа. Он сообщил, что миссия благополучно отправилась в Моравию, за державшись в Солуни на две недели из-за обжорства учеников, которое привело к расстройству пищеварения. Фотий долго всматривался в послание, пока до него дошел смысл сказанного. Значит, все-таки поехали... Это было важно. Если отсчитать две недели со дня отправки из Константинополя и прибавить к ним дни, необходимые на поездку отсюда до Солуни, — можно предположить, что они уже в Моравии...

— Передай досточтимому архиепископу Солуни мою похвалу за ревностную службу богу и святым апостолам, — сказал Фотий и как-то очень поспешно сунул гонцу руку для поцелуя.

Гонец склонился, и патриарх ощутил на руке щекочущее прикосновение его волос и губ.

Во дворе ждала карета. Удобно усевшись, Фотий осмотрел собравшихся слуг, перекрестил подошедших мирян и вдруг постиг силу собственного «я». Людей не интересовали решения далекого, неизвестного папы. В Константинополе есть один патриарх, и имя его — Фотий. Кучер со свистом вам ахнул кнутом, и протяжное «го-ни-и-и!» покатилось по улице...

8

Большая часть войска с обеих сторон Дуная направлялась к Белградской крепости. Борис ехал верхом, вооруженный мечом и перекинутым через плечо луком, инкрустированным слоновой костью и укрепленным снизу пластиной из какого-то гибкого и прочного металла. Никто из приближенных хана не мог тягаться с ним в дальнобойной стрельбе из лука, но в цель он попадал редко — то ли рука подводила, то ли глаз. Поэтому на охоту он не выходил без двух верных соколов, которые смирно сидели на его плечах, так как их глаза были прикрыты кожаными колпачками, надетыми на голову. Золотые цепочки-опутенки, пристегнутые к их когтистым лапам, свободно висели на кисти его руки. Прежде чем спустить соколов, он отстегивал цепочки и снимал колпачки.