Жизнь Гюго - Грэм Робб

Человек, который хотел убить Виктора Гюго, находился в то время в меньшинстве. Гюго, чья слава началась во время февральской революции, был фантастической фигурой, извергнутой из котла мистики и политической философии, которую в целом называют социализмом. Типичный пример идеализма образца 1848 года – трактат, объясняющий, что миром должны управлять «мудрецы», «жреческие души» и «поэты», – рисует портрет идеального правителя, который почти в точности совпадает с распространенным мнением о Гюго: «прирожденный гений, популярность, сострадательная доброта»; отшельник в большом городе; Христос на баррикадах{767}. Таким был Виктор Гюго, чьими книгами зачитывались в публичных библиотеках, автор «Собора Парижской Богоматери», «Клода Ге», патриотических гимнов и салонных песен, противник смертного приговора, Наполеон романтизма.

Сам Гюго способствовал раздуванию своего мессианского образа в народном воображении. Он стремился к политическому успеху, хотя и понимал, что ему придется высказываться более радикально. Революция, в которой Маркс видел одно из основополагающих событий современной истории, могла вот-вот разоблачить его блеф. И тот крайний идеологический дискомфорт, какой испытывал Гюго в следующие месяцы, отчасти был вызван его собственной концепцией поэта-священника. Скоро его попросят не отступать от образа, сложившегося в головах у рабочих. Ведь они тоже могли припомнить ему, что он – пэр Франции, который соблазняет чужих жен и, в переносном смысле, переспал со всеми режимами после падения Наполеона.

В пятницу 25 февраля, придя в ратушу Отель-де-Виль, гражданин Гюго протолкался сквозь возбужденную толпу, чтобы выразить дань уважения главе Временного правительства Ламартину. Тот сразу же предложил Гюго портфель министра образования. Видимо, с помощью Гюго решили уравновесить вошедших в состав правительства настоящих антикапиталистов – Луи Блана и человека, которого называли «рабочим Альбером». Всеми любимый писатель скорее получил бы поддержку в «провинции» (то есть в остальной Франции). От министерского поста Гюго отказался. В его сознании Временное правительство было застывшим мятежом; народную республику он считал неверным решением. На дворе 1848 год, а не далекое утопическое будущее. Все же Ламартин убедил его исполнять обязанности мэра своего округа. Младшего сына Гюго, Франсуа-Виктора, Ламартин взял на работу своим секретарем. В числе прочего Франсуа-Виктор обязан был ночевать перед дверью кабинета Ламартина с двумя заряженными пистолетами.

Не все соседи Гюго одобрили его назначение. В одном анонимном письме его обвиняли в «высокомерии» и «аристократизме», а в газете объявили, что его так называемые республиканские взгляды появились только в прошлый четверг. Союз буржуа и рабочих, который привел к власти Июльскую монархию в 1830 году, распался. Нарастали зловещие признаки грядущей классовой борьбы. Демонстранты несли плакаты «Убей богачей!» – слова часто были написаны с ошибками, – а на стенах домов на Королевской площади намалевали ее старое название: площадь Вогезов.

Гюго «правил» восьмым округом восемь дней. За это время он несколько раз обращался к «подданным» со своего балкона, призывая к умеренности. Исполняя обязанности мэра, он организовал полицию, велел разобрать баррикады, заново замостить улицы и починить уличные фонари. Гюго наводил порядок после революции. Он с облегчением увидел, как возрождается его популярность: «Рабочие посылали мне воздушные поцелуи, когда я проходил по улице». Тем не менее единственная его записанная речь в качестве мэра, произнесенная 2 марта 1848 года, во время посадки «Дерева Свободы» на площади Вогезов, показывает, что он ходил на цыпочках по минному полю, изображая беззаботность: «Первое Дерево Свободы было посажено тысяча восемьсот лет назад самим Господом на Голгофе. (Радостные крики)». «Давайте не будем забывать: …революция наших отцов была полна величия в войне, ваша [sic! – Г. Р.] должна быть полна величия в мире… Вот задача на будущее – а в то время, когда мы живем, будущее наступает быстро. (Аплодисменты)».

Пока Гюго нехотя справлялся со своими обязанностями, почти 60 тысяч человек собирались голосовать за него на будущих выборах в Учредительное собрание. Гюго написал «Письмо к избирателям», в котором подтверждал свое согласие и вместе с тем намекал, что он будет вечно признателен добрым парижанам, если его оставят в покое. Из его личной переписки становится ясно: он опасался, что революция началась слишком скоро. Вместе с тем он испытывал неподдельную любовь к простым людям, подобно тому, как предпочитал иметь дело с проститутками из низов. С одной стороны, он был миролюбивым буржуа, чья любовница, услышав о беспорядках, сшила ему нательный пояс для денег. С другой стороны, он сочувствовал анархистам и был довольно циничным парламентарием, подбиравшим на улицах перлы народной мудрости:

Трехлетний малыш распевал «Умрем за родину».

– Знаешь, что значит «умереть за родину»? – спросила его мать.

– Знаю, – ответил малыш. – Это значит ходить по улице с флагом{768}.

Хотя 23 апреля 1848 года Гюго не выбрали, он набрал 59 446 голосов, несмотря на то что не был кандидатом{769}. Успех убедил его начать настоящую избирательную кампанию к следующим выборам, которые должны были состояться в июне. Поддерживаемый комитетом умеренных представителей правого крыла, он написал согласительный манифест, куда входили бесплатное образование, реформа уголовных наказаний, честолюбивая программа строительства железных дорог – и долгосрочные цели: мир во всем мире и наделение всех собственностью. Собственность следует демократизировать, но не отменить. Ближайшую цель он видел в свободе от гражданских беспорядков. Если магазины и заводы простоят закрытыми еще какое-то время, Франция столкнется с экономическим Ватерлоо. Англия уже потирает руки.

Несмотря на сомнения в связи с классовой принадлежностью Гюго, 4 июня 1848 года он, набрав 86 695 голосов, стал представителем от Парижа. Великолепное достижение, которым он мог по праву гордиться, если бы его не беспокоила странная преемственность. В 1845 году его избрал король; в 1848 году его избрал народ, низложивший короля. Через шесть дней он впервые вошел в новую Национальную ассамблею и сел в правом углу. Он не чувствовал за собой силы, поскольку не принадлежал ни к одной партии, а обстановка произвела на него гнетущее впечатление: «Деревянные балки вместо колонн, перегородки вместо стен, темпера вместо мрамора… Трибуна, которая хранит даты февральских дней, похожа на сцену, где выступают музыканты, в „Кафе слепцов“»{770}.

Первая речь, которую произнес Гюго в гвалте Национальной ассамблеи, имела весьма скромный успех. За ним последовала огромная личная катастрофа. 20 июня он поднял жизненно важный вопрос о Национальных мастерских. Их учредило Временное правительство, чтобы решить проблему безработицы. Работы по-прежнему не было, зато 100 тысяч рабочих получали плату за то, что ничего не делали. Заметки Гюго по данному вопросу отличаются по тону от его публичных призывов, но общая идея та же самая.

«Рабочие в комбинезонах играют в „пробочку“ под арками Королевской площади, которая теперь называется площадью Вогезов. Игра в „пробочку“ – одна из функций Национальных мастерских»{771}.

«На улице Бельшассе прохожий добавил букву R к плакату Национальных мастерских (Ateliers Nationaux), и получилось R Ateliers Nationaux [ «Национальная лохань». – Г. Р.]»{772}.

Национальные мастерские казались Гюго унизительной уловкой, с помощью которой провели «благородных, достойных парижан». Сентиментальный патриот почувствовал себя оскорбленным. Он призывал к более разумному курсу.

Слишком поздно Гюго понял, что добавляет свой вес к реакционному тарану{773}. Через два дня после его речи Национальные мастерские были закрыты. Рабочие до двадцати пяти лет подлежали воинской повинности; всем остальным приказали ехать работать в провинции. Правительство проводило, по сути, политическую чистку, замаскированную под новую политику занятости. Как и ожидалось, беднейшие кварталы Парижа немедленно закипели. Генерал Кавеньяк приготовился взять на себя чрезвычайные полномочия. Поле битвы помечали баррикады размером с жилые дома. 23 июня у ворот Сен-Дени проститутка дразнила национальных гвардейцев, задирая юбки. Ее расстреляли в упор. Предместье затихло; на крышах засели снайперы. Февраль был революцией надежды. Июнь стал мятежом бедности и отчаяния. Прекрасный предлог для умеренного большинства, чтобы вернуть все в «нормальное русло».

Национальная ассамблея заседала всю ночь с 23 на 24 июня 1848 года. Обсуждали, как подавить народный мятеж. В шесть часов утра Гюго отправился в Сент-Антуанское предместье, чтобы повидаться с родными. Он дошел вдоль реки до Отель-де-Виль{774}, говорил с генералом Дювивье, которого позже расстреляли повстанцы. Несколько раз он уклонялся от пуль и дошел до границы предместья. Улицу Сент-Антуан перекрывала низкая баррикада. За ней видны были крыши домов, блестевшие под лучами июньского солнца. Тихая и пустая улица вела в сердце пролетарского Парижа. Солдаты заняли позиции за баррикадой. Офицеры советовали Гюго не ходить дальше, объясняя, что его могут убить или, того хуже, взять в заложники.