Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

«Идем туда!» — Элен побежала было к слоновнику, но замедлила шаг. Заметно было, что она чем-то взволнована. Чуешев удержал девушку за руку и вопросительно заглянул ей в глаза.

—Что-то случилось?

Она посмотрела на него с неожиданной серьезностью:

—Помнишь, Сережа, я говорила тебе, что через филиал нашего банка, здесь, в Цюрихе, намереваются вывезти какие-то архивы?

—Конечно.

—Так вот, это очень важные архивы. Наш Банк торговых коммуникаций никогда не участвовал в таких обширных операциях. Я занялась оформлением: там Мадрид, Буэнос-Айрес, Чикаго, Стамбул. Это не наши, это архивы БМР.

—Вот как?

—Да. Ящиков много. Но не очень. Они влезут в почтовый автобус. Он, кстати, уже стоит во внутреннем дворе банка. Автобус, кажется, «форд»… А, нет, нет — «саурер». Но это не всё, Сережа. Я кое-что узнала.

—Так-так.

—Первое: фургон уедет через неделю. Мне об этом сказал управляющий, господин Раушанцер. Его перегонят поближе к германской границе, а там разделят на части.

—Куда? В какое место?

—Не могу сказать. И Раушанцер не знает, я спросила.

—А второе?

—Видишь ли, всем этим занимаются немцы. И не просто немцы, а гестапо.

О том, что немцы собираются эвакуировать архивы, связанные с сотрудничеством нацистских бонз с Банком международных расчетов, Чуешев знал. В одну из попоек с Феликсом Цауэром, который занимал заметный пост в БМР, Хартман услышал о планах германского руководства замести следы накануне разгрома. Не составило труда догадаться, что архивы содержат компрометирующую информацию не только на рейх, но и на англо-американских бизнес-партнеров рейха, отчего их опасная ценность возрастала многократно. «Ты представить себе не можешь, Франс, какие там крутятся суммы! — заплетающимся языком вещал Цауэр в темном углу ночного клуба «Палас Маскотте», одной рукой тиская полуголую танцовщицу, другой — расплескивая коньяк из зажатого в кулаке бокала. — Если война идет ради денег, то нет никакой разницы в их происхождении. Ценность имеет только цифра в платежном поручении. Цифра, Франс! Если цифра превышает порог войны, то никакой войны нету. Можно финтить с кем угодно, хоть с Гитлером, если он будет платить золотом». Неожиданно в Москве проявили интерес к этой истории. Сталин никогда не доверял союзникам, особенно англичанам, а в последнее время на фоне интриганства Черчилля в польском вопросе воспринимал их уже как реальных противников, от которых можно ожидать удара из-за угла в любую минуту. Последовала просьба выяснить, куда именно собираются вывезти архивы БМР и есть ли возможность захватить хотя бы часть из них.

Тогда же о ситуации с архивами доложили Даллесу. Только что завершился раунд переговоров с Вольфом. Через полторы недели должны были возобновиться переговоры в Берне по атомному вооружению рейха. В этот срок Даллесу нужно было успеть побывать во Франции, чтобы встретиться с немецко-австрийскими сотрудниками Службы военной разведки из группы «Ричи Бойз» для координации действий по приему военнопленных и узников концлагерей, освобождение которых выторговывали люди УСС. У Даллеса и так голова шла кругом. А когда он вспомнил, что на нее свалилась еще и проблема банковских архивов, с языка слетело смачное ругательство, больше типичное для необузданного «Дикого Билла» Донована, чем для уравновешенного шефа европейского офиса УСС. Был призван Хьюго Маршаль, имевший говорящее прозвище «Мухобойка». Он сотрудничал с Даллесом с 43-го года и выполнял поручения, о которых лучше не говорить вслух. Когда Маршаль вошел в кабинет Даллеса, там сидел «финансовый ковбой» Бай. «Знакомьтесь, — мрачно сказал Даллес. — Думаю, кувалда и счетная машинка — это то, что нужно. Снимите проблему, ребята». Бай взялся просвещать Маршаля насчет подоплеки банковских операций, предшествовавших решению по вывозу архивов; тот долго слушал, потом хлопнул себя по коленям, резко поднялся и с брезгливым выражением на лице подвел итог: «Ладно, дружище, займемся этой кутерьмой. Узнайте одно, но точно, желательно до минуты, — когда они выезжают из Цюриха и куда направятся потом».

Сергей привлек Элен к себе. Он не знал, как выразить ей свою благодарность.

—Война скоро кончится, — сказал он.

—Да, — сказала она. — Что с нами будет?

—Радость. Только радость, милая.

—И ничего, кроме радости. Правда?

—Правда.

—Хочу играть! — воскликнула она. — Ненавижу банк! Хочу выступать, ездить с концертами, как Рахманинов!

Они избегали говорить о своем будущем, о себе.

Элен отстранилась. Погладила его ладонью по лицу.

—Послушай меня. В автобусе поедут немцы. Только немцы. Но их обязательно будет сопровождать сотрудник банка. Так вот, я попросила Раушанцера, чтобы этим сотрудником была я…

—Нет! — вырвалось у Чуешева. — Ты с ума сошла!..

—И он согласился! Ты понимаешь, они приедут в один из наших филиалов, где уже что-то есть. Потребуется оформление документов. Тут нет никакого риска. Обыкновенная банковская работа.

—Послушай, я категорически, категорически против.

—Первое, что я сделаю, — позвоню и скажу, где, в каком месте гестаповцы устроят перевалочный пункт. Ведь вам это важно знать. Ведь так, Сережа?

«Да, так, нам важно это знать», — подумал он и испугался от мысли, что она может подвергнуться хотя бы малейшей опасности. «Ну, а действительно, какая тут опасность? — шепнул ему на ухо кто-то. — Приедет, позвонит и уедет. Пустяшное, в сущности, дело».

—Нет, нет, Леночка, я не согласен, — замотал он головой.

—Согласен, согласен. Меня уже назначили. И говори, пожалуйста, по-немецки. Нас могут услышать.

—Кто?

—А вот! — Элен со смехом указала на вольер, перед которым они стояли. Оказалось, это приют шимпанзе. Парочка обезьян прилипла к ограде, глядя на них и отчаянно гримасничая.

—А что, если и мы покажем им что-нибудь эдакое? — спросил, улыбнувшись, Чуешев. — Не всё же им нас развлекать.

Он сбросил с плеч куртку, опираясь на спинку скамейки, легко поднялся на руки и поаплодировал подошвами ботинок. Обезьяны окаменели. Элен была в восторге.

Берлин, Кройцберг,

3 марта

Всю ночь ныли колени, не давали уснуть ни на минуту, а утром он еле встал с кровати. При иных обстоятельствах он немедленно обратился бы к знакомому ревматологу, но сейчас, в Берлине, который бомбили чуть ли не ежедневно, подобная врачебная специализация воспринималась как невероятная экзотика. Отец его также страдал гонартрозом, поэтому свои мучения Зиберт переносил стоически, как неизбежное фамильное зло. Ему еще повезло, будучи в Хайгерлохе, он получил от местного эскулапа баночку с мазью на основе пчелиного яда, и теперь медленно, вдумчиво втирал ее в больные колени. Конечно, его беспокоили проблемы со здоровьем, но значительно больше он устал от нервного перенапряжения, связанного