Артефакт острее бритвы - Павел Николаевич Корнев

о карточной партии, за которой наблюдал давеча, но решил, что выгоды мне с того никакой не обломится, а вот неприятности могут случиться преизрядные.

Начал накрапывать дождь, но едва-едва. Тёплый, не чета нашему черноводскому. Свежести от такого хрен да маленько, но зато и не продрогнешь.

Я поправил шляпу и зашагал через двор. Стоило пошевеливаться, если не хочу ужинать на кухне остывшими объедками. А я этого не хотел. В Гнилом доме и такая трапеза за счастье была бы, но к хорошему быстро привыкаешь — что есть, то есть.

Уже начинало вечереть, небо хмурилось низкими кудлатыми тучами, и хоть по дороге катили телеги и экипажи, а навстречу время от времени попадались прохожие, бдительности я не терял и оглядываться не забывал. А то так нагонят и наваляют. Друзей-то у меня превеликое множество, не говоря уже о том, что всякий рад боярина лицом в грязь макнуть. Ну или даже перо под лопатку сунуть. Опять же — демонопоклонники. Не просто же так та стерва в кабаке сперва меня охмурить пыталась, а потом Веславу голову задурила. Работы у нас теперь изрядно прибавилось — каждый лекарь на счету, даже стажёр-недоучка.

Стрелец дожидался меня в неприметном переулке. У очередного прохода между домами, я по привычке глянул туда, вот и приметил долговязую фигуру в длинном плаще. Служивый каким-то очень уж неровным жестом вскинул капсюльный карабин с примкнутым штыком и повёл стволом вдогонку за мной, но неуверенно, будто был вусмерть пьян.

Какого чёрта⁈

Я шарахнулся, смещаясь с линии стрельбы, попутно хватанул небесной силы и шибанул ударным приказом. Отдача впилась в руку острой болью, а стрельца лишь качнуло. Он шагнул назад и сразу восстановил равновесие, не упал — мой аркан приняла на себя скрытая плащом зачарованная кираса.

Дерьмо! Рвану наутёк, выйдет и пальнёт в спину, укроюсь за углом — выскочит и выстрелит в упор!

Ничего не оставалось, кроме как броситься на сближение, но побежал я не по прямой, а забирая влево. Стрелец начал неловко поворачиваться, ствол пошёл за мной с заметным опозданием, так что я не стал прикрываться отторжением и напитал втянутой в себя энергией узлы правого фрагмента абриса.

Сдохни!

Сотворив огненную плеть, я без промедления хлестнул ею, метя между шлемом и кирасой. Намеревался снести голову, но боевой аркан лишь мазнул по щеке и сжёг её своим фиолетово-чёрным пламенем до кости. В ответ ни крика, ни вздоха. Ствол дёрнулся и нацелился на меня, указательный палец напрягся, выбирая свободный ход спускового крючка — всего липким ужасом так и пробрало. Страх заставил прыгнуть выше головы, и к помещённому в излив приказу контроля я безмерным напряжением воли вколотил ещё и ударный. Обратным движением плети хватанул стрельца по правой руке, и кончик огненного жгута одним махом оттяпал запястье. В грязь упала отрубленная кисть!

Вот так, да!

Мой атакующий аркан расплескался брызгами тёмного пламени, а стрельцу — хоть бы хны! Он не только удержал карабин одной левой, но и ринулся на меня, намереваясь насадить на штык!

Безжизненные бельма глаз, тронутая пятнами разложения кожа… Черти драные, да это ходячий мертвец!

Стоять!

Я сбил неуклюжий рывок нежити, заставив её на одно драное мгновение замереть на месте, и вновь хватанул небесной силы. На подготовку даже самого простенького аркана уже не оставалось времени, пришлось выплеснуть из себя порченое пламя атрибута и окатить его жгучей струёй дохлого стрельца с ног до головы.

Гори!

Белизна и пурпур взревевшего пламени вмиг сменились фиолетом и чернотой. Одежда вспыхнула и прогорела в прах, обнажив кирасу — и вот уже с неё огонь соскальзывал, не в состоянии прожечь зачарованную сталь. Открытый шлем не смог защитить лицо, и то частично превратилось в запечённую корку, а частично отвалилось гнилью, обнажив череп. Но толку-то с того?

Мертвец наклонил голову и попёр вперёд, легко перебарывая напор огненной струи. Я напрягся и выдал ещё больше пламени, пережигая в него уже не только энергию, но и часть жизненных сил. Попятился, оступился и едва не завалился на спину.

Да гори же, тварь! Пылай!

Нормальный человек давно бы дал дуба, но мёртвое умереть не способно, и обгорелый стрелец пёр вперёд наперекор всему. Впрочем, тронутая разложением плоть всё же оказалась уязвима для порченого пламени, она не только обугливалась, но и стремительно гнила, отваливаясь целыми кусками. Мелькнула мысль раздробить колени с помощью ударного аркана, да только нет, нет и нет. Атрибут вытягивал всю энергию до последней капли — теперь либо сожгу, либо сдохну. Сотворить другое заклинание попросту не выйдет.

Гори, черти драные!

Левая нога рвавшегося ко мне мертвеца подломилась — он упал на одно колено, то не выдержало и развалилось. Пылающая фигура ничком рухнула в грязь, я тотчас погасил атрибут и едва не растянулся рядом. Голова кружилась, в ушах шумело, перед глазами всё стало серым-серо.

Но — нельзя. Никак нельзя! Дохлый стрелец сучил руками в попытке подняться; я опустился на корточки, переборол дурноту и вытянул из чехла ампутационный нож. Упёрся коленом в кирасу и несколькими уверенными движениями клинка расчленил мертвеца, будто отсёк всё лишнее от панциря краба.

Опыт — великое дело!

Уже выпрямляясь, я обратил внимание на снесённую огненной плетью кисть, точнее — на стянутый суровой нитью шов и срезанную крайнюю фалангу указательного пальца, которую заменили проволочной петлёй.

Что за чертовщина⁈

Совладав с неуместной брезгливостью, я поднял оказавшуюся необычайно твёрдой и какой-то очень уж ссохшейся конечность, хрипло выдохнул, переборол растекавшуюся по телу слабость и припустил наутёк.

А как иначе-то? Ежели у изуродованного тела в обмундировании стрельца застукают, непременно прихлопнут на месте, разбираться не станут. Так что бежать, бежать, бежать, благо скоротечная схватка много шума не наделала и свидетелей у неё не случилось. А ежели даже кто и опознает впоследствии — плевать! Отбрешусь как-нибудь!

Глава 22

11–21

Затерявшись в переулочках, я уселся в каком-то глухом дворике на завалинку и запрокинул голову к сыпавшему мелким дождём небу. Сквозь звон в ушах доносились короткие трели свистков, но — это далеко, это не рядом. И я сидел, пытался отдышаться, думал. Думал о вещах преимущественно весьма и весьма неприятных.

Да, черти драные, какое ещё «преимущественно»⁈ О самых что ни на есть паршивых вещах я размышлял, о них и только о них!

И речь даже не о предельно ясном осознании того прискорбного факта, что в очередной раз прорезался пособник Сурьмы, просто из всех прибывших вместе со