Тоже Эйнштейн - Мари Бенедикт

Не столько потому, что она «увела» у меня Альберта, сколько из-за ее вероломства.

— Пожалуйста, фрау Эйнштейн, позвольте вам помочь, — с учтивой улыбкой сказала Эльза, когда мы с мальчиками после Рождества собирались на поиски квартиры в Берлине. Альберт без моего ведома прислал ее в гостиницу — «в помощь» нам.

Я смотрела на рубиново-красную улыбку, нарисованную у нее на губах, не в силах выговорить ни слова. От такой ее дерзости — прийти сюда, к женщине, которую она обманывала, — я онемела.

Эльзу (она настояла, чтобы мы звали ее по имени) мое молчание не смутило.

— Я знаю всех лучших торговцев недвижимостью в Берлине. С удовольствием помогу вам отыскать подходящую квартиру, — проворковала она. Как будто она явилась сюда ангелом-помощницей ради меня и моих мальчиков, а не ради того, чтобы подобрать квартиру, где Альберту будет удобно с ней встречаться.

Я отказалась. Тет уже тянул меня за руку, а Ханс Альберт недоверчиво поглядывал на Эльзу. Мои мальчики видели то, чего не в состоянии был увидеть их отец. Что можно сказать о человеке, который смотрит в глаза тому, кого обманул, и делает вид, будто принес спасение?

Хлопнула дверь. Мальчики прижались ко мне. Хотя я никогда не рассказывала им о том, что происходит между мной и Альбертом, они все чувствовали. Их защитные инстинкты тут же пришли в полную готовность. Заглянув в их шоколадно-карие глаза, так похожие на глаза Альберта, и прошептав обоим на ухо, что все будет хорошо, я отправила мальчиков по спальням. Как бы я ни относилась к Альберту, мне не хотелось, чтобы они слышали наш разговор.

Я двинулась за Альбертом в его кабинет, где он скрылся, как только вошел в квартиру. Не поздоровавшись даже с мальчиками.

— Итак, Эльза наконец отняла тебя у меня? — проговорила я совершенно спокойно. К чему лишние слова? Лучше все прояснить сразу.

Альберт обернулся ко мне с удивленно поднятыми бровями. Когда мы приехали в Берлин, я недвусмысленно дала понять, что рассчитываю на его супружескую верность, но никогда не говорила об Эльзе напрямую. Мне было невыносимо произносить ее имя вслух — я даже предположить не могла, что он находит в этой вульгарной, необразованной матроне. Но после его шестидневного отсутствия, когда все эти дни я слышала за спиной насмешки его коллег на местном рынке, поскольку многие наши берлинские знакомые входили в давний круг общения Эльзы, этот этап был пройден.

— Эльза не может отнять у тебя то, чем ты не владеешь, — холодно ответил он.

Прежняя Милева съежилась бы от его ледяных слов, но я не дрогнула. Все так же спокойно я сказала:

— Позволь мне перефразировать. Ты бросаешь меня и детей ради Эльзы. Я правильно поняла?

На это Альберт не сказал ни слова.

— Это ведь не в первый раз, правда? Ты ведь уже давно бросил нас ради науки? — продолжала я.

Задыхаясь от злости, он выкрикнул:

— Это не я бросил тебя ради науки и других женщин. Это ты бросила меня, когда стала изводить своей ревностью и лишать любви. Это ты толкнула меня в объятия к Эльзе.

Я покачала головой, улыбаясь его ребяческим представлениям о жизни. Неужели он действительно настолько зациклен на себе, что считает, будто это я первой отказала ему в любви? Что моя потребность защитить себя и укрепившаяся в последнее время решимость возникли раньше, чем он стал мне изменять и отнял у меня мои честолюбивые научные стремления? Что это я толкнула его в объятия Эльзы? Это было настолько нелепо, что я даже не сочла нужным подбирать слова для ответа. Это было бы все равно что спорить с сумасшедшим. Притом с таким, которому слава дала в руки власть.

— Что ты улыбаешься? — спросил он сердито.

— Твои слова выдают типичный эгоизм, которого я уже привыкла от тебя ожидать. Но больше я этого терпеть не стану.

— Вот как? Я тут кое-что приготовил — думаю, тебе будет не до улыбок.

Он протянул руку. В ней был один-единственный листок бумаги.

— В самом деле? — спросила я, беря у него бумагу.

— В самом деле, — передразнил он. — Посмотри.

— Что это?

— Это список условий, на которых я готов остаться в этой квартире с тобой и мальчиками. Только ради того, чтобы не потерять связь с детьми. Что касается нас с тобой, то я хочу, чтобы у нас теперь были чисто деловые отношения, а личные аспекты свелись практически к нулю.

— Ты серьезно? — спросила я. Неужели он думает, что я — какое-то движимое имущество, на которое он может заключить контракт? Элен, будь она здесь, подняла бы крик, услышав такое требование, а что сделал бы папа, я и представить себе не могла. Даже мама не захотела бы, чтобы я оставалась с ним после этого.

— Абсолютно. Если ты не согласна на эти условия, то у меня не будет другого выбора, кроме как предложить разъехаться.

Я взглянула на лист бумаги. Он был весь испещрен каракулями Альберта и напоминал запись какого-нибудь физического эксперимента, какие мы с ним вели когда-то во множестве. Но чем внимательнее я его изучала, тем яснее становилось, что это не похоже ни на один документ, какой Альберт писал раньше. Пожалуй, вообще ни на один документ на свете.

Это был контракт, в котором было расписано ожидаемое от меня поведение. Я читала этот дикий договор пункт за пунктом, и мое возмущение росло. В бумаге перечислялись обязанности по дому, которые я должна выполнять для Альберта: стирка белья, приготовление еды, которая должна подаваться в его комнату, уборка спальни и кабинета, причем мне не разрешалось прикасаться к его столу. Еще более невероятным был список правил, которым я должна была «подчиняться» в личном общении с ним. Он требовал, чтобы я отказалась от любого общения с ним дома. Указывал, где и когда мне позволено говорить, что и как высказывать ему или в присутствии детей. Отдельным пунктом он запрещал мне претендовать на какую бы то ни было физическую близость с ним.

Этот документ действительно делал меня собственностью Альберта.

Я сказала, чувствуя, что Элен стоит рядом и поддерживает меня:

— И с чего ты взял, что я соглашусь на это? Что опущусь еще ниже, чем уже позволила тебе меня втоптать?

— Иначе я не останусь с вами в этой квартире, — проговорил он не без апломба. И тут я поняла, что он победил — независимо от того, соглашусь я или нет. Останусь с ним или нет.

Я сунула ему бумагу обратно. Грустно было думать, что я и так уже выполняла большую часть этих условий.