Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Зимняя оттепель

Выдается тепло в середине зимы:застилается все пеленой дождевою,оживают ручьи этой странной порой,и топорщится жнива стернею сырой,и гуденье идет сквозь еловую хвою.

Отступают снега, и увидеть легко,как под паром покоятся мрачные зяби,как на старых покосах гниют клевера,как погрызена зайцами в рощах кора,ибо дочиста съелись остатки кольраби.

Сучья, стужей отбитые, наземь летят,свекловица, что на поле сложена с лета,раскисает и пенится, бурт за буртом,чтобы смрадом горячим окутать потомчуть обсохшие ветви кустов бересклета.

Что ни день, то хозяйству разор да урон;мокнут ветошь и пакля под черной соломой;от села до села — непролазная грязь,и в тумане плывет, все мрачней становясь,солнца, странно разбухшего, шар невесомый.

Майские костры

Приходит май, и в час ночнойчисты под кряжем небеса;но ударяют холода,и вот — кристалликами льдавпотьмах становится роса.

Протяжно рогу вторит рог,тревогою звучат они:спешат на склоны сторожа,и разгораются, дрожа,вкруг виноградников огни.

Затем в долины дым ползет,отходит холод в высоту;огонь мужает, — вот ужетеплеет от межи к меже,где дремлют дерева в цвету.

Туманя кипень лепестковвысоких, озаренных крон,спасенье гроздьям молодымприносит сладковатый дым,струящийся со всех сторон.

Летние тучи

В самый жар, в тишине разомлевшего дня,на мгновение солнце закатится в тучи, —и мрачнеют луга и, во мгле возлежа,долговязой крапивой трепещет межа,и ознобом исходят окрестные кручи.

Обрывается в роще долбежка желны,колокольцы отары молчат виновато,лишь ракитовый куст зашумит невзначай,да протянется к небу сухой молочай,увязающий комлем в земле кисловатой.

Выступает тягучими каплями сокна репейниках в каждой забытой ложбине;все дряблее межа, бузина все мертвей,как чешуйки, жучки опадают с ветвейи, запутавшись, мухи жужжат в паутине.

Даже осенью почва куда как живапо сравнению с этой минутой в июле:прогибаются тучи, и видно тогда,как в забытом пруду загнивает вода,где на ряске стрекозы от зноя уснули.

«Угрюмо сорняком обсажен черным…»

Угрюмо сорняком обсажен черным,дремал в долине переложный луг,неспешно заволакивался дерном,и с голоду над нам орал канюк.Дотаял снег и обнажил суглинки —все борозды, что некому полоть, —Как жалкий ворс, топорщились травинки,а воздух все светлел, до мая вплоть,

пока не приключился день дождливый, —для сорняков настала благодать:понаросло полыни и крапивы,да так, что даже почвы не видать;цвела пастушья сумка, стебли спутав,грубел чертополох, и без концависел над логом крик сорокопутов,расклевывавших заросли горца.

В осиных гнездах умножались соты,неукротимо крепли сорняки, —и местности обычный дух дремотынавеивали только сосняки, —осотом щеголял любой пригорок,кружили семена и мошкара, —и диковато, как полночный морок,смотрели из лощинок хутора.

«Трясинами встречала нас Волынь…»

Трясинами встречала нас Волынь,пузырчатыми топями; кудани ткни лопатой, взгляд куда ни кинь —везде сплошная цвелая вода.Порою тяжко ухал миномет,тогда вставал кочкарник на дыбы;из глубины разбуженных болотвздымались к небу пенные столбы.

Угрюмый профиль вязовой грядыстволами оголенными темнелу нас в тылу, и черный блеск водыорудиям чужим сбивал прицел.Позиция была почти ясна;грязь — по колено; яростно дрожа,сжирала черной пастью глубинавсе робкие начатки дренажа.

В нее, как в прорву, падали мешки,набитые песком, и отступил,покуда кровь стучала нам в виски,кавалерийский полк в глубокий тыл.Мы пролежали до утра плашмя,держась над черной топью навесу,и до утра, волнуя и томя,пел ветер в изувеченном лесу.

Винтовки в дыму

В конце дневного переходапо склону вышли мы к селу;на виноградню с небосводаночную нагоняло мглу.Зачем не провести ночевкисредь шелковиц и старых лоз?И пирамидами винтовкипоставил в темноте обоз.

И, отгоняя горный морок,костер сложили мы одиниз лоз, из листьев, из подпорок,из обломившихся жердин;рыдая глухо, как с досады,на пламя ветер злобно дул,почти лизавшее прикладыи достававшее до дул.

Одну усталость чуя в теле,сейчас от родины вдали,уже не думать мы умелио горестях чужой земли, —мы грелись им, необходимымтеплом обуглившихся лоз,и веки разъедало дымом,конечно, только им, до слез.

Ночь в лагере

Часовой штыком колышет,с хрустом шествуя во мраке,нездоровьем вечер пышет,наползая на бараки.приближая час полночный,тени древние маячат;у канавы непроточнойс голодухи крысы плачут.

Полночь проволоку ржавит,шебурша ночным напилком,и патрульный не отравитжизни мошкам и кобылкам, —ну не странно ли, что травызеленеют с нами рядом,там, где грозные державыпозабыли счет снарядам!

Слушай, как трещат семянки!Чтоб рука не горевала,тронь винтовку, и с изнанкипроведи вдоль одеяла:чуток будь к земному чуду, —память о добре вчерашнемдорога равно повсюдуи созвездиям, и пашням.

Лошади под Деллахом

У полка впереди — перевал, и пришлосьизбавляться в дороге от пушек тяжелых, —а купить фуража — на какие шиши?Интендант покумекал и стал за грошипродавать лошадей во встречавшихся селах.

По конюшням крестьян началась теснота,ребра неуков терлись о дерево прясел, —но в зазимок поди, прокорми лошадей, —становились они что ни день, то худей,и глодали от голода краешки ясель.

Позабыв о грядущих вот-вот холодах,воспрядали от сна оводов мириады,чуя пот лошадиный, и язву, и струп,и клубами слетались на храп и на круп,сладострастно впуская в паршу яйцеклады.

На корчевку, на вспашку гоняли коней, —словом, жребий крестьянской скотины несладок.Но иные сбежали, — идет болтовня,мол, за Дравой, к исходу осеннего дняслышно ржание беглых, свободных лошадок.

Художник

Прокорма не стало, обрыдли скандалы,ни денег, ни хлеба тебе, ни угля;покашлял художник, сложил причиндалы,и кисти, и краски, — и двинул в поля.Он всюду проделывал фокус нехитрый:пришедши к усадьбе, у всех на видувставал у холста с разноцветной палитройи тут же картину менял на еду.

Он скоро добрел до гористого краяи пастбище взял за гроши в кортому,повыскреб замерзший навоз из сарая,печурку сложил в обветшалом дому,потом, обеспечась харчами и кровом,на полном серьезе хозяйство развел:корма запасал отощавщим коровами загодя все разузнал про отел.

Порой, уморившись дневной суматохой,закат разглядев в отворенном окне,он смешивал известь с коровьей лепехойи, взяв мастихин, рисовал на стене:на ней возникали поля, перелески,песчаная дюна, пригорок, скирда —и начисто тут же выскабливал фрески,стараясь, чтоб не было даже следа.

Военнопленный