Право имею - Вячеслав Базов

Свет в гостиной горел только над журнальным столиком, остальной дом тонул в темноте. За окном мела вьюга, ёлка пряталась в углу чёрным чудовищем. Около всех троих стояли чашки с крепким кофе.

— Он думал их удивить… И чем? Беззаконием, — Ник невесело усмехнулся. — Будто в этой стране ещё кого-то удивляет беззаконие… Мы захлебнулись в этом. Когда меня посадили, когда там били, издевались… у меня уже не было иллюзий… были моменты, когда я уже готов был сдохнуть, но знал — она не отпустит. Бить — бейте. Ломать — ломайте. Убивать не даст.

— Ты нашёл их потом? Тех, кто тебя в тюрьме пытал? — спросила Ева, забирая из его веера карту. Глеб, казалось, не слушал или не понимал, о чём они.

— Некоторые так и остались в тюрьме… — Ник подпёр щёку рукой. — Да и… мне нельзя было. Я же вроде как умер. Было бы подозрительно, если б умирали те, кто мне насолил…

— Поэтому они умирали случайно, — за него ответил Глеб. — Один на даче провалился в туалете. Захлебнулся дерьмом.

Ник улыбнулся, глядя в карты.

— Леонид не возражал? — спросила Ева. Ответил снова Глеб:

— Ник работал аккуратно. Его спасло это, а ещё то, что Леонид всегда поддерживал в Чертях мстительность. Вот если бы его поймали…

Глеб так и не надел очки и было непривычно видеть его не в маске и без них. Ева раньше и внимания не обращала на то, как часто он носил их дома. Словно для неё существовали отдельно Глеб и Первый из Чертей.

Пиковая дама была у Евы, и эту карту, как мину, остальные удачно обходили. Словно за спиной Евы кто-то подсказывал им, какую брать не стоит.

— Иногда мне стыдно за то, как просто я это пережил, — продолжил Ник, и на этой фразе остальные Черти уставились на него удивлённо. — Но потом столько всего случилось, что… что и для меня родители потонули в общем фоне насилия, страха, ненависти и, главное, боли. Я должен благодарить физическую боль. Она помогла мне перебороть душевную.

— У тебя в семье писатели, что ли, были? — огрызнулась Ева. Она злилась больше потому, что на руках оставались две карты, а Ник только что выбыл из игры. Глеб, ожидаемо, забрал безопасную карту и скинул свои. Ева осталась с Пиковой Дамой, а значит — весь следующий кон должна была откровенничать. Делать этого ей совсем не хотелось, но игра есть игра. Нужно было отказываться раньше. Ник уже не обязан был отвечать, только улыбался, положив руку на спинку дивана. Ева забрала со стола карты, перемешивала, думая о том, что и как могла бы рассказать. Не хотелось ничего. Всё прошлое сейчас казалось невыносимым: мама, интернат, даже Денис. Светлым пятном, как ни странно, для Евы было именно это место. Но она помнила — когда-то и время с Денисом выглядело счастливым. Сейчас это был человек, из-за которого она сама сломала себе жизнь.

Когда раздался сигнал звонка — все замерли. Словно они сидели в бункере в ожидании Конца Света и увидели, наконец, как диктор объявляет — началось.

* * *

Леонид приехал в больницу утром, когда Черти находились там уже два часа как. Он спешил, конечно, но не смог раньше — звонок его выдернул из кровати.

На месте застал уже следующую картину: Тимур спокойно лежал на кровати с забинтованным плечом. Через бинты проглядывал круг пулевого отверстия. Объясняться он не спешил, вообще не разговаривал и на Леонида даже не смотрел.

У Евы пуля задела локоть. Остальные были целы. Они ждали начальника снаружи палаты, к Тимуру не совались. Леонид вполне доброжелательно утащил их в подвальные помещения, где хранился инвентарь, там посадил напротив себя и спросил:

— Кто стрелял в Тимура?

— Я, — спокойно ответил Глеб до того, как кто-то успел соврать. Леонид по лицам прочитал — это правда.

— Он сделал то, что я приказывал? — продолжил Леонид. Только после этой фразы понял, что они ждали того, что Глеба накажут. Хотя бы ударят. Но, видя, что ничего такого не происходит, Черти расслабились. Глеб кивнул. Он стоял впереди, Ева и Ник сидели на проржавевших кроватях, которые лежали тут, хотя должны были на мусорке.

— А теперь сначала и подробно, — вздохнул Леонид, заметно успокоившись. Ему позвонил утром Глеб. Хотелось услышать ещё раз на месте, словно что-то могло измениться или оказаться розыгрышем.

— Он не в нас стрелял, — начала Ева, указала на локоть. — Просто подвал… рикошет.

— Тимур хорошо стреляет, руки у него не тряслись, — по-деловому начал Глеб.

— Вы спустились в подвал, — поправил начало Леонид.

— И… Тимур начал стрелять, — подтвердил Глеб. — Мимо нас. Просто хотел сорвать злость и растратить обойму. Я думаю, он долго того человека добивал. После каждого нового выстрела долго не мог решиться на следующий.

— Он не хотел нас убивать, — наконец, закончила Ева.

— Тогда почему, Глеб, ты в него стрелял? — спросил Леонид, вцепившись взглядом в Глеба. Тот, словно и не было этого давления, спокойно ответил, как само собой разумеющееся:

— Потому что он стрелял в нас и ранил Еву. Я же тоже не убил его.

Все уже поняли, что в данной ситуации Глеба простили бы, даже если бы он и убил. Остальным оставалось только гадать, как на это отреагировал бы сам Глеб. Ощущал бы он себя виноватым? Чувствовал ли пустоту в доме как укор себе или уже слишком привык терять других? Но и Глеб стрелял не на поражение. Тимур был легко ранен, не больше.

Тимур выглядел так, словно принял эту рану, как наказание, хотя болело, должно быть, адски. Леонид не пустил к нему остальных Чертей, пришёл один, стоял долго у двери и ждал, что подросток заговорит сам. Попробует извиниться, оправдаться. Потом подумал — а может, Тимур считает эту рану наказанием вовсе не за то, что стрелял, что ранил свою? Может, этот совсем недавно ещё ребёнок думает, что это возвратная боль за то, что он убил человека. Хорошего или плохого — не важно. Тимур резал руки, когда попал к Чертям, но Леонид тогда ограничился тем, что нанял мальчишке хорошего психолога. Раны были неглубокие, угрозы не представляли. Да и вспомнились только сейчас.

— Тимур, ты же помнишь? — спросил Леонид вместо того, чтобы ругать его. Тимур не ответил, только уставился на главного удивлённо исподлобья. — Ты ещё живой. Для мира ты ещё живой. Я могу убить тебя сейчас, а могу убить, когда понадобится новый Чёрт.

Тимур попытался изобразить спокойствие, буркнул только:

— А какая разница, когда я умру