Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы - Абрам Рейтблат

«I Географическое описание земель, населенных народами литовского происхождения, как-то: Пруссии, Самогитии или Жмуди, Литвы, Курляндии, Летландии и Ливонии до распространения в сих странах христианской веры.

II О происхождении литовского народа и разделении его на племена.

III О религии древних литовских народов, их богах, местах, им посвященных, богослужении и праздниках, духовенстве, свадебных обрядах и похоронах.

IV О языке литовских народов и его древнейших памятниках». Охарактеризовал он в письме и источники, которые предполагал использовать в этой работе. При этом он подчеркивал: «Я почитаю необходимым учиться самому по-литовски, дабы избежать ошибок, кои обыкновенно от незнания языка в сочинениях сего рода встречаются»526. Однако различные другие занятия отвлекли его527, и он так и не взялся за эту работу. Тем не менее среди его бумаг сохранились статьи (возможно, они были опубликованы) «Важность и необходимость литовской истории», «Замечания на статью “Древний герб города Вильны”»528, а также заметки, как нужно писать статьи «Литва» и «Вильна» для Энциклопедического лексикона, издаваемого А. Плюшаром (середина 1830-х)529.

В 1822 году он разработал и распространил по парафиям с разрешения администрации анкету, включавшую вопросы о названиях деревень, числе домов в них, диалектах, вероисповедании, легендах, преданиях и обычаях жителей, сохранившихся древних памятниках и книгах. В 1823 году студенты под его руководством подготовили коллективный труд «Описание литовских и польских городов»530. Установил он также тесные связи с литовскими фольклористами и этнографами Д. Пошкой (Пашкевичем), К. Незабитскаусом и С. Станкявичусом. Лобойко занимался также изучением белорусского языка и белорусской письменности. В частности, в 1824 г. он писал Румянцеву о необходимости подготовить и издать словарь белорусского языка531, а также принимал участие в издании белорусских грамот: послал для издаваемого И. Григоровичем «Белорусского архива древних грамот» копии ряда грамот, хранившихся в Вильне. Страстный библиофил и библиограф, он много усилий и времени уделял комплектованию университетской библиотеки русскими книгами и журналами.

В целом Лобойко принадлежал к довольно распространенному типу ученых-«народоведов» того времени, собирающих материалы и изучающих обычаи, верования, фольклор, археологические памятники и памятники древней письменности какого-нибудь народа (среди его российских современников можно упомянуть И.М. Снегирева, И.П. Сахарова, П.В. Киреевского, М.А. Максимовича). В России он был одним из первых, кто положительно оценил культуру простого народа и счел ее достойной изучения (возможно, тут сказалось его хорошее знакомство с немецкой наукой, где аналогичные тенденции проявились ранее). Характерно, что он всячески поддерживал Снегирева в его исследованиях и оказывал ему содействие. Обосновывая эту позицию, он писал Снегиреву: «Христианская религия давно уже истребила доверие ко всем суеверным обычаям и памятникам. Народ по большей части следует им по привычке, дабы припомнить старину и для забавы. Этому подражают и высшие состояния. <…> И благочестие ничего от того не теряет. Императрица Екатерина сама присутствовала в Петербурге на народных увеселениях и праздниках. Созидая народную словесность и театр, она первая подала мысль украшать наши оперы народными песнями и хороводами, а комедии – народными пословицами, и сама сочиняла их. Вспомним, что в торжественные дни при Дворе иногда велела дамам показываться в русском платье. Когда французы, англичане, скандинавы и итальянцы выискали и объяснили все памятники своей народности, и при сих пособиях возвели свою словесность, поэзию, музыку и живопись на отличную степень знаменитости, тогда и славянские народы почувствовали важность сих источников, и в одно почти время чехи, поляки, сербы и россияне занимаются ныне сим предметом. Русскому изыскателю предстоят на сем пути величайшие затруднения – обширность России и пр. Частию же и то, что не все могут истолковать сии изыскания в хорошую сторону. Многие смотрят хладнокровно на сии предметы по пристрастию к иностранному или по влиянию иностранного воспитания, иные, чтобы себя не унизить, иные, желая поставить себя выше времени, и все ищут идеальных наслаждений, презирая наше родное, многим кажется непонятно, как может это занимать любопытство ученых; когда они ежедневно смотрят на сии редкости, ничего в них стоящего не видят»532.

Много времени и сил уделял Лобойко переписке, которая, по справедливому замечанию Ю.А. Лабынцева, была «в начале XIX века одним из самых действенных способов распространения научных идей»533. В 1820—1830-х годах Лобойко вел интенсивную «ученую переписку» с Н.П. Румянцевым, митрополитом Евгением (Болховитиновым), И.М. Снегиревым, П.И. Кеппеном, П.М. Строевым, И. Даниловичем, И. Лелевелем, З. Доленгой-Ходаковским, М.Т. Каченовским, С.Б. Линде, В.Г. Анастасевичем, Р.К. Раском и др. Кроме того, он снабжал материалами других: в Вольном обществе любителей российской словесности в ноябре 1822 г. было зачитано присланное им сообщение «Документы и письма Киево-Софийского собора, хранящиеся в ризнице оного», позднее эти материалы были опубликованы в журнале общества534; в журнале П.И. Кеппена «Библиографические листы» печатались в 1825 г. сообщаемые им сведения о выходящих в Вильне книгах и периодических изданиях; в подготовленном М. Максимовичем сборнике «Малороссийские песни» (М., 1827) было помещено 5 песен, записанных Лобойко.

В 1825 году Лобойко был избран членом Общества северных древностей в Копенгагене и Общества истории и древностей российских при Московском университете, в 1828-м – Общества любителей российской словесности при Московском университете, а в 1839-м – Курляндского общества словесности и художеств. В 1824 году Лобойко стал членом правления университета по училищному отделению, в 1825—1827 годах исполнял должность декана филологического отделения.

Но не все, тем не менее, складывалось гладко. С начала 1820-х годов брожение в студенческой среде Виленского университета усиливалось, тут действовали студенческие общества, ставившие своей целью как саморазвитие, прогресс науки и просвещения, так и содействие освобождению Польши. С другой стороны, занимавший пост императорского комиссара в Польше Н.Н. Новосильцов, преследуя личные карьерные цели, искал повод для дискредитации руководства университета. В результате в 1822—1823 годах тут работали следственные комиссии, причем если в первой Лобойко попал в число следователей, то для второй он был уже подследственным. Явившийся итогом работы новосильцевской следственной комиссии разгром университета (высылка многих студентов в Россию, отстранение от преподавания ряда профессоров) травмировал Лобойко на всю жизнь.

Кроме того, в начале 1826 г. умер Румянцев, с материальной и моральной поддержкой которого были связаны различные начинания Лобойко. Возможно, поэтому он замолчал, отошел от научных занятий и почти не печатался. После 1823 года он 15 лет не публиковал научные статьи, издав только две учебные книги. «Начертание грамматики российского языка, составленное по наилучшим и достовернейшим пособиям, на российском и польском языке» (Вильно, 1827)535 вызвало неодобрительную рецензию в журнале «Московский телеграф». Рецензент писал, что автор «мало пользовался новейшими усовершенствованиями в системе грамматики нашей и потому много у него найдется неточного и затруднительного»536. «Собрание российских стихотворений. В пользу юношества, воспитываемого в учебном округе Императорского Виленского университета» (Вильно, 1827) помимо обширного свода стихов включало Предуведомление, содержащее обзор отечественных и зарубежных антологий образцовых сочинений, и статью «Взгляд на успехи в духовной поэзии россиян, французов и немцев». Эта статья дает представление об эстетических взглядах Лобойко, отнюдь не тривиальных для своего времени. Он сочувственно ссылается на А.С. Шишкова и отмечает, что в России «духовные писатели почти не обращают внимания на светскую словесность, а светские равнодушны к духовной. Справедливо, что поэзия наша до сих пор еще не освободилась от той зависимости, по которой считают ее подражательною; но если хотим сделать ее народною, то не в одних народных песнях и повестях должно искать нужной для сего подпоры. Творения российских проповедников для сего необходимы <…>»537. Но при этом Лобойко отнюдь не был сторонником классицизма, он включил в сборник также стихи Карамзина, И. Дмитриева, Батюшкова, Жуковского, Плетнева, Баратынского и А. Пушкина. Тем не менее в эпоху торжества романтизма сборник выглядел архаично и вызвал резкую критику (за всеядность и отсутствие вкуса) в отстаивавшем романтизм «Московском телеграфе». Рецензент писал, что «исполнение г-д издателей весьма неудачно. <…> кажется, издатели печатали без разбора, что попадало в руки. Тут находим стихи Сумарокова, Хераскова и других поэтов, не носящие никакой печати изящества, сатиры и проч. и проч. все без различия»; «иной сварливый критик удивился бы, увидя князя П.И. Шаликова наряду с Александром Пушкиным и выше Баратынского, Козлова, Дельвига, Грибоедова, а сих поэтов поставленных наряду с г-дами Межаковым, Яковлевым, Иванчиным-Писаревым и пр.»538 Лобойко подготовил к публикации еще два сборника подобного типа («Лирические и поучительные стихотворения» и «Описательные и повествовательные стихотворения»), но они не были изданы539; возможно, это было связано с критикой первой книги.