Руны огненных птиц - Анна Ёрм

волосами, чтобы он не подумал, что его бросили. Тару ничего не говорила?

– Нет, – негромко ответила служанка. – Она только плакала, а потом уснула.

– Я не сплю, – послышался слабый голос Тару.

– Вот и славно, – выдохнула Илька. – Выпей отвар, пожалуйста.

– Всё мокрое, от воды тошно, – пробубнила женщина, но послушно выпила горькую жидкость, даже не поморщившись.

Допив отвар, Тару снова легла, положив голову на колени служанке. Её опухшее лицо от усталости и боли казалось уродливым и старым. Она не молода, наверняка была даже старше Гримы. Судьба решила сыграть над несчастной злую шутку, подарив ребёнка, которого она уже не могла выносить.

Илька взяла на руки свёрток и, не разворачивая, поднесла к женщине. Она привычно взяла младенца так, будто тот был живой и тяжёлый, но веса она в руках не почувствовала.

– Нужно дать имя ребёночку, – негромко, но требовательно произнесла Илька, пока Тару не уснула.

– Там мальчик или девочка? – уточнила женщина.

– Мальчик, – ответила Илька.

– Кауно, – чуть подумав, сказала Тару. – Я хотела так назвать своего первенца, но муж выбрал другое имя… А с тех пор у меня рождались только дочери.

– Слышишь, Кауно, – обратилась к свёртку девушка, чуть качнув его, а после снова обернулась к Тару. – Мне теперь нужно срезать локон твоих волос и им перевязать пуповину. Пусть частичка тебя умрёт вместе с ним и пойдёт следом.

Женщина вяло кивнула, и Илька, опустив мёртвого ребёнка на колени, потянулась за ножом, но нашарила лишь воздух. Она так торопилась, так спешила, что забыла свою подпояску с ножом. А тем временем Ахто, редкостный болван, с удовольствием жевал разваренные ягоды, будто Тару болела насморком, а не рожала недоношенного младенца!

Догадавшись, служанка протянула Ильке нож Тару, и девушка срезала им локон за ухом. Волосы у неё были длинные, густые – всем на зависть. Седина на них лежала, точно иней на прелой осенней траве. Илька завязала узелок, повторяя имена мертвеца и его матери, а после завернула младенца обратно в ткань и положила под бок женщине к животу. Тару тяжело и болезненно вздохнула. Илька хорошо помнила слова, какие Бабушка шептала над крошечными телами и их уставшими, сбросившими мертвеца матерями. Часто она это слышала – такова уж женская доля…

После Илька отложила свёрток подальше от матери – на противоположную лавку – и произнесла Тару на самое ухо, чтобы ребёнок не услышал:

– В городе ещё много мертвецов. Похороните его вместе со взрослым, положив в костёр, но как положено – головой к северу и ногами на юг. А пока я передам его Хирви, чтобы он спрятал его с другими мертвецами.

– Хорошо, – еле слышно прошелестела Тару.

Вернувшись, Илька долго шептала над женщиной, поглаживая её плечи. Тару уснула. К следующему утру у неё уже будут силы, чтобы вернуться в Большой дом.

В середине дня снег прекратился, и тучи, наполненные льдом, быстро проходили мимо. Облака были такие низкие, что казалось, будто широкими животами своими они касаются верхушек остроконечных елей.

Спросив у Гримы путь, Ситрик ушёл к источнику, неся в корзине измазанную своей кровью нижнюю рубаху. Он и не надеялся отстирать её, но находиться с Гримой под одной крышей без её дочери было невозможно. Женщина ругалась и ворчала, показывая, что она не рада такому гостю, и, что было противно, Ситрик прекрасно её понимал.

Стало тепло. Или юноше это лишь чудилось. Мороз не щипал за нос и щёки, не оставлял на них алые с белым жестокие поцелуи. Дышалось легко.

Ручей Ситрик нашёл легко и быстро поднялся к его истоку, где под снегом пряталась яма, обложенная камнями и небольшим деревянным мостком. Ледяное крошево частью было расчищено, точно кто-то был здесь недавно, но пробитая топором прорубь уже успела слегка затянуться прозрачной морозной тканью. Ситрик расколол её подвернувшейся под ногу палкой. Топора у Ильки дома он не нашёл. Видимо, женщины брали его у фермеров, а потому он шёл к проруби наудачу, и ему действительно повезло.

Расчистив снег, Ситрик опустился на мосток и посмотрел на тёмную водную гладь, волнуемую тонким течением. В ней он увидел своё отражение и, испугавшись, отпрянул, бросив в воду немного снега. Когда вода успокоилась, Ситрик снова заглянул в прорубь, надолго задержав взгляд на себе, смотрящем из глубины.

Щёки его впали, очертив высокие скулы, подбородок заострился. Под глазами лежала тень. Однако глаза его горели ярко двумя маленькими лунами, а волосы… Волосы были белыми, седыми.

Как у Холя…

Дрожащими руками Ситрик снял варежки и вытащил нож, оставленный Илькой, и срезал прядь, чтобы посмотреть на неё воочию. Волосы оказались светло-серыми, почти белыми, блестящими, как птичье перо. От удивления Ситрик чуть не уронил нож в воду.

Что с ним стало?

А главное – где теперь Холь?

Отбросив срезанную прядь и спрятав нож, Ситрик уронил в ладони лицо. Он судорожно перебирал в голове мысли, вспоминая седовласого друга и его слова, что так осторожно выуживал он из своего горла, если те были правдивы, и расточительно сорил, коли в словах была одна лишь тонкая ложь, какую Холь считал необходимой прикрасой. После он вспомнил, как бежал из города, прячась в дыму и падая. Вспомнил, как спотыкался о тела убитых и задыхался. Вспомнил, как обернулся и был пронзён стрелой. На губах, точно как в тот день, почудился привкус крови, а в ушах – свист, разрывающий плоть…

Ситрик схватился за горло, ощупывая кожу, и, запустив руку под ворот, нашарил пальцами россыпь бугорков, обозначавших линию шрама слева, чуть повыше ключицы. Второй шрам шёл по позвоночнику на шее. Плоть нестерпимо зачесалась, заболела, будто в ней до сих пор сидела стрела. Ситрик ногтями прошёлся по шраму, точно пытаясь содрать его, но тот оставался на месте. Он расстегнул ворот рубахи, обнажив ключицу, и снова уставился на воду. Шрам больше походил на ожог, нежели на рубец.

Сердце яростно застучало в висках. Вена на шее, прежде пробитая насквозь, дрожала под кожей, напоминая, что Ситрик всё ещё жив.

Однако это было не так. Вернее, не совсем так.

Он ведь уже успел умереть…

Ситрик зажмурился, не в силах больше смотреть на своё отражение, казавшееся чужим. Гул сердца раздавался в ушах, но ведь ещё ночью он не слышал его. Не было ничего: ни звука, ни света, ни ощущения. Была лишь темнота, в которой кружились призрачные снежинки, острые, как сколы на костях. Ситрик мысленно погрузился в темноту, пытаясь вспомнить, что ещё было там, во мраке, помимо