Избранное - Хуан Онетти

— Прошу, возьмите, — сказал он скромно, как бы извиняясь.

Она не протянула палец, чтобы подцепить сверток за голубую ленточку. Против ожиданий Ларсена она взяла коробку всей рукой и, как книгу, вертикально прижала к изгибу бедра, окинув мужчину взглядом сверху вниз — от умильной улыбки до безупречных, сияющих туфель.

— Ох, не надо было мне этого делать, — сказала Хосефина. — Но она уже ждет вас. Не забудьте, что я вам говорила. Попейте чаю и уходите. Уважайте ее.

— Разумеется, милая, — согласился Ларсен, глядя ей в глаза и делая постное лицо. — Как прикажете. Если хотите, я поверну назад прямо сейчас, с порога. Ваша воля — закон.

Она снова посмотрела на него, теперь — на его маленькие спокойные глаза, без усилия выражавшие благопристойность и послушание. Пожав плечами, она пошла вперед по дорожке. Со шляпой в руке, глядя на ее бедра, на твердую походку, Ларсен нерешительно последовал за нею, не вполне уверенный, что его пригласили войти.

Трава в саду, видимо, росла привольно целый год, и на коре деревьев выделялись белые и зеленые пятна тусклой плесени. В центре сада — Ларсену теперь было достаточно прислушиваться к равномерному звуку ее шагов, к шелесту травы, подминаемой ногами женщины, — находился круглый пруд, обнесенный метровой замшелой стеной, из трещин которой торчали сухие стебли. Возле пруда, за ним — беседка, тоже круглая, сколоченная из деревянных реек, окрашенных в синий цвет, выцветших и разрезавших воздух на множество ромбов. Позади беседки стоял дом с цементными беловато-серыми грязными стенами, был он кубической формы, со многими окнами и некрасиво, слишком высоко, приподнят на столбах в предвидении возможных паводков. В саду, куда ни глянь, белели среди листвы мраморные голые женские фигуры в пятнах сырости. «Все разваливается, а они ничего не делают, — подумал Ларсен с досадой, — двести тысяч песо, как пить дать; а там еще позади, между домом и рекой, сколько там земли». Хосефина обогнула пруд, и Ларсен, послушно идя за нею, поглядел мельком на грязную воду, на заросшую всяческой зеленью ее поверхность, на скрючившегося посредине ангелочка.

Женщина остановилась у входа в беседку и небрежно махнула рукой. Обманутый этим жестом, Ларсен изобразил улыбку и поклон, снял шляпу и прошел в беседку к цементному столу, вокруг которого стояли железные стулья; стол был накрыт вышитой скатертью, на нем стояли чашки, вазочка с фиалками, тарелки с пирожными и конфетами.

— Располагайтесь. Она сейчас придет. Вечер не холодный, — сказала Хосефина, раскачивая рукой, державшей коробку.

— Спасибо, все замечательно. — Он опять кивнул, теперь в ее сторону, в сторону приземистой женской фигуры, которая торопливо удалялась, задев за дверной косяк.

Пытаясь анализировать чувства соблазнителя, Ларсен повесил шляпу на гвоздь, пощупал железное сиденье и, прежде чем сесть, положил на него развернутый носовой платок.

Было пять часов пополудни, солнечный зимний день угасал. Сквозь решетку из грубо обструганных реек, неряшливо окрашенных синей краской, Ларсен глядел на ромбические фрагменты меркнущего дня и пейзажа, он видел, как надвигалась, будто убегая от преследования, тень, как колышется без ветра трава на лугах. От пруда шел сырой, холодящий и пронзительный запах, ночной запах, такой острый, когда закроешь глаза. По другую сторону на тонких цементных призмах возвышался дом над прямоугольными нишами темно-лиловых пустот, над грудами матрацев и летних стульев, шлангом для поливки, велосипедом. Прищурив один глаз, Ларсен разглядывал этот дом; он казался ему пока еще пустой оболочкой обетованного рая, казался вратами города, в который он жаждет войти, войти решительно и навсегда, дабы употребить оставшиеся годы на беспощадный реванш, на утехи немощной чувственности, самовлюбленного и презрительного господства.

Он пробормотал грязное словечко и, улыбаясь, поднялся навстречу двум женщинам. Он был уверен, что выражение легкого удивления будет здесь кстати, и умело использовал это в начале беседы:

— Я ждал вас, думая о вас, и почти забыл, где нахожусь и что вы должны прийти; а когда увидел вас, получилось так, как будто мои мысли воплотились.

Он было рванулся помочь разливать чай, но, уже приподнявшись со стула, понял, что в трудном мире беседки вежливость можно проявлять и в пассивной форме. Девушка начинала фразу и, поводив глазами вокруг — настороженно, но без страха, как животное в загоне, сызмала привычное к плетям и боли, — видимо, полагала, что заканчивает мысль, делает ее понятной и вразумительной, издав два коротеньких смешка. Тут она на миг застывала, с бессмысленным выражением, широко открыв глаза и рот, будто ими слушает, пока два отзвука ее хохотка можно было считать окончательно растаявшими в воздухе. Тогда она становилась серьезной и, поискав следов смеха на лице Ларсена, отводила взгляд.

За ромбами решетки, в отдалении, но все же присутствуя, виднелась срезанная до половины высокой травой фигура Хосефины — она беседовала с собакой, поправляла подпорки для роз. А тут, внутри беседки, перед ним была задача, еще даже не сформулированная, — бледное покорное лицо в обрамлении пышной прически; полные белые руки, которые двигались, перебивая речь, и падали, не закончив признаний. Было перед ним платье розового цвета, с узорчатой отделкой на груди и на плечах, очень широкое и длинное, ниспадавшее до туфель с пряжками. Вокруг беседки и внутри нее, над ними обоими, сгущались зимние сумерки, густой, гнилой воздух обдавал негибкое, тучное тело Ларсена.

— Когда случилось наводнение, мы жили еще в старом доме, — говорила она, — мамы уже не было в живых, было темно, мы стали перетаскивать вещи на верхний этаж, где спальни, каждый хватал самое свое любимое, это было весело, как приключение. И лошадь, что напугалась больше, чем мы, люди, и утонувшие куры, и парни, которые устроились жить в лодке. Папочка был вне себя, но нисколько не боялся. Парни проезжали в лодках между деревьями, предлагали привезти нам еду, приглашали на прогулку. Еда у нас была. А теперь, в новом доме, наводнение не страшно. Парни тогда разъезжали взад-вперед на веслах как ни в чем не бывало, подплывали к дому со всех сторон, делали нам знаки руками, размахивали сорочками.

— Угадайте когда, — говорил Ларсен. — Ни за что не догадаетесь, ведь для вас это не имело значения. А мне случайно довелось зайти в «Бельграно» — знаете, этот бар в одном квартале от верфи. Я не знал, куда себя девать, поверьте — сел на катер и сошел, где вздумалось. Пошел дождь, я и забрел сюда. Вот так обстояло дело, как вдруг появились вы. С той минуты я почувствовал, что мне необходимо видеть вас, поговорить с вами. Просто так, без цели, я ведь не здешний. Но я не хотел уехать, не повидав вас, не поговорив с вами. Теперь я ожил, я снова дышу: мне можно смотреть на вас, что-то говорить вам. Не знаю, что мне уготовила жизнь, но эта встреча меня за все вознаградила. Я вижу вас, я смотрю на вас.

Хосефина ударила собаку, та залаяла; вместе они вошли в беседку, и женщина, улыбаясь, тяжело дыша, окинула взглядом лицо Анхелики Инес, скорбный профиль Ларсена, забытые чашки на цементном столе.

— Я ничего не прошу, — сказал Ларсен громко. — Но мне было бы приятно увидеть вас еще. И я вам благодарен, очень благодарен за все.

Он щелкнул каблуками, поклонился и стал снимать шляпу с гвоздя; дочь Петруса тем временем, смеясь, поднялась из-за стола. Поклонясь вторично, Ларсен взял со стула свой носовой платок.

— Уже темно, — прошептала Хосефина. Она стояла, опершись бедром о косяк двери, и смотрела на свою руку, к которой подскакивала собака. — Идемте, я вас провожу.

Идя вслед за фигурой служанки, Ларсен был глух и слеп к настойчивым пророчествам ночной прохлады, режущих прикосновений травы, меркнущего света, отдаленного лая.

Наивно и по-молодому он, под буквами X и II на воротах, взял Хосефину за подбородок и наклонился, чтобы поцеловать.

— Спасибо, дорогая, — сказал он. — Я умею быть благодарным.

Но она ладонью отстранила его губы.

— Тихо, — рассеянно сказала она, словно говоря со смирной лошадью.

ВЕРФЬ-II

Как дело дошло до встречи Херемиаса Петруса и Ларсена — никому не известно.

Бесспорно, однако, что свидание состоялось по инициативе Ларсена — возможно, при помощи Петтерса, владельца «Бельграно»; нельзя себе представить, чтобы Ларсен попросил о такой услуге кого-либо из жителей Санта-Марии. И при этом надо принять во внимание, что на верфи уже полгода не было главного управляющего, что она нуждалась в его надзоре, в его энергии.

Как бы там ни было, совещание произошло на верфи, в полдень; но и тогда Ларсену не довелось войти в дом на столбах.

— Гальвес и Кунц, — сказал Петрус, указывая на своих сотрудников. — Административный и технический отделы предприятия. Хорошие работники.