Дэн Сяопин - Александр Панцов

Дэн передал дела на Юго-Западе «усатому Хэ», сменившему его на посту первого секретаря регионального бюро, и отправился в столицу. Вместе с ним, разумеется, уехала и Чжо Линь — с детьми, бабушкой Ся Богэнь и единокровной сестрой Дэна Сяньцюнь. Всех их разместили в уютном доме в центре города, недалеко от святая святых, резиденции высшего руководства Чжуннаньхай (Среднее и Южное моря). В самом Чжуннаньхае, старом императорском дворцовом комплексе, окруженном кирпичной стеной и примыкающем с запада к стенам бывшего императорского Запретного города, жили тогда только члены Политбюро, к которым Дэн Сяопин пока не принадлежал.

Ну что ж, таковы были номенклатурные правила, которые Дэн конечно же хорошо понимал. Ему и в своем доме было пока неплохо, тем более что соседом у него оказался земляк, Не Жунчжэнь, бывший в то время заместителем начальника Генерального штаба Народно-освободительной армии Китая и командующим Северо-Китайским военным округом. Со «стариной Не» Дэн, как мы помним, давно был знаком, а тут они просто стали «не разлей вода». Не Жунчжэнь был очень гостеприимным, и в его доме хорошо готовили сычуаньские блюда, так что Дэн со всей семьей стал часто наведываться к нему: «полакомиться на дармовщинку» и выпить водочки, которую очень любил. (Алкоголиком он не был, но пропустить рюмку перед обедом считал за правило60.)

В Пекине в то время вообще собралось много его старых друзей (один Чжоу чего стоил![47]), так что Дэн чувствовал себя «в своей тарелке». Да и атмосфера здесь была какая-то праздничная. Всюду строилась новая жизнь, развевались алые флаги, из репродукторов гремели боевые марши, на стенах домов висели лозунги и плакаты. В общем, Пекин выглядел так, как и подобает главному городу революционной страны. Вот только машин на улицах почти не было, так как своей автомобильной промышленности в КНР не существовало, а получаемых из СССР грузовиков и легковушек явно не хватало.

Во второй половине 1952-го — первой половине 1953 года Мао перевел в Пекин и некоторых других региональных вождей, которых тоже назначил на высокие должности в государственно-партийном аппарате. Главу Северо-Восточного бюро Гао Гана, бывшего на год моложе Дэна, но уже являвшегося и членом Политбюро, и одним из заместителей Председателя в Центральном народном правительстве, сделал руководителем Госплана, босса Восточно-Китайского региона Жао Шуши, 44-летнего партаппаратчика, — заведующим организационным отделом Центрального комитета, а второго секретаря Центрально-Южного бюро Дэн Цзыхуэя, 56-летнего ветерана, — заведующим отделом ЦК по работе в деревне. Еще раньше, в сентябре 1950 года, он перевел в Пекин второго секретаря Северо-Западного бюро, совсем молодого Си Чжунсюня (ему тогда не исполнилось и тридцати семи), назначив его сначала заведующим отделом пропаганды ЦК, а через три года — секретарем Государственного административного совета.

Всех этих людей, за исключением Си Чжунсюня, Дэн хорошо знал. С Гао, как мы помним, работал еще в 1926–1927 годах во «2-й школе Вампу» в Сиани, с Жао — в 1949 году в Восточно-Китайском бюро (именно Жао и сменил его на посту первого секретаря этого подразделения ЦК), а с Дэн Цзыхуэм тесно общался в 1948-м, когда тот был его подчиненным (третьим секретарем) в Бюро ЦК по Центральной равнине. Всю пятерку — Дэна, Гао, Жао, Дэн Цзыхуэя и Си Чжунсюня — стали тогда в коридорах власти за глаза называть «пятью конями, прискакавшими в столицу». О Гао Гане же говорили, как о «коне, прискакавшем первым», имея в виду, что именно он из всех пятерых получил наибольшую власть61.

А вскоре Председатель вообще ликвидировал все военно-административные комитеты и бюро ЦК. По-видимому, из опасения, что излишний регионализм в какой-то момент приобретет центробежный характер, а может быть, стремясь укрепить центральное руководство способными людьми. В любом случае, он явно предпочел держать бывших региональных лидеров при себе.

К тому времени в руководстве китайской компартии обозначились разногласия между новым выдвиженцем Председателя Гао Ганом, настаивавшим на немедленном переходе к социалистическому строительству, и фактическим заместителем Мао по партии Лю Шаоци, считавшим, что слишком быстро к социализму идти не следует. Премьер Чжоу склонялся к Лю: ведь в силу своих служебных обязанностей ему часто приходилось ставить интересы экономического развития выше принципов социализма. Что же касается Мао, то он балансировал между Гао, Лю и Чжоу, напоминая Конфуция, сказавшего когда-то: «Не нахожу людей, придерживающихся середины, и вынужден сходиться с [людьми] своевольными либо осмотрительными»62.

Конечно, Мао сам был леваком, а потому взгляды Гао Гана были ему ближе, чем точка зрения Лю Шаоци, которую тот впервые озвучил, как мы помним, на 2-м пленуме ЦК седьмого созыва в марте 1949 года. Но немедленно отбросить «новую демократию» и перейти к социализму «великому кормчему» не давал Сталин, от экономической и политической поддержки которого Компартия Китая по-прежнему сильно зависела. Мао пытался, причем не раз, получить благословение «вождя народов» на ускоренный переход его страны к социалистическому строительству, но тот всегда охлаждал его пыл. Дело в том, что Сталин не мог не быть осторожным во всем, что касалось Китая. Коммунистическая Китайская Народная Республика, реализовавшая диктаторскими методами советскую модель ускоренной экономической модернизации, была способна создать угрозу его гегемонии в коммунистическом мире. Ограничивая же амбиции «китайского Пугачева»[48] «демократическими» задачами, кремлевский диктатор привязывал его к себе, а тактический курс Компартии Китая подчинял собственной политической линии63. Во многом поэтому Мао и вел себя так непоследовательно в конце 1940-х — начале 1950-х годов: то наступал на «кулаков» и буржуазию, исходя из своих левацких амбиций, то сворачивал с ними борьбу, очевидно, вспоминания советы Сталина.

Соответственно Мао критиковал то Гао, то Лю, то Чжоу. Так, в мае 1949 года поддержал Лю Шаоци, обрушившегося на Гао Гана с резкой критикой за левацкий авантюризм. Гао начал тогда вырубать у себя в Маньчжурии всю буржуазию — под корень, и Мао не замедлил вмешаться64, тем более что в то время и сам Сталин в одной из телеграмм своему представителю в Китае генералу Ивану Владимировичу Ковалеву раскритиковал Гао за излишнюю левизну65. Но спустя два с половиной года именно Гао Ган убедил Мао начать антибуржуазную борьбу «против трех и пяти злоупотреблений»66. Тогда же Мао поддержал доклад Гао Гана о развитии кооперативного движения в Маньчжурии, в котором говорилось о «постепенном переходе от низших форм [кооперации] к высшим»67. Он приказал тогда общему отделу ЦК издать доклад Гао Гана отдельной брошюрой для распространения среди всех руководящих партийных работников. А в декабре 1951 года дал грозную отповедь Лю Шаоци — за то, что тот в июле устроил головомойку партийным руководителям провинции Шаньси, которые весной 1951-го, как и Гао Ган, выступили с идеей ускорения процесса кооперирования деревни. Мао тогда дезавуировал документ, подготовленный Лю и разосланный от имени Центрального комитета, поскольку в нем провинциальная инициатива шаньсийцев была названа «ошибочной, опасной, утопической идеей аграрного социализма»68. Но весной 1952-го, как мы помним, он выразил недовольство чрезмерным давлением на «буржуазные элементы». А осенью даже признал, что в ходе борьбы с «тремя и пятью злоупотреблениями» имели место ошибки, подтвердив необходимость «дальнейшего использования частного капитала в интересах подъема экономики и благосостояния народа»69.