Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

Кукше кажется, что эти сильные дружные мужи, и он в их числе, могли бы протащить корабли мимо порога и без помощи катков, и даже быстрее, особенно, если корабли не слишком перегружены. Но ему объясняют, что катками пользуются, чтобы поберечь днища.

Корабельщиков ждут еще четыре порога – Шум, Лохань, Остров и Не спи! Они, конечно, не такие грозные, как Неясыть, однако, чтобы пройти их без горя, тоже требуется немало пота и сноровки. Иные удастся одолеть, разувшись и таща судно по воде, следя, чтобы оно не налетело на камень, а иные лучше обойти посуху. Не спи! – последний порог. Он носит такое название для тех, кто идет из Киева вниз по Днепру и для кого он первый, – чтобы люди были начеку и не проморгали его приближения.

Под этим порогом корабельщики устраивают последнюю стоянку. Завтра они будут уже в Киеве. Кукша с Шульгой долго не могут уснуть, разговаривают о всякой всячине, главным образом о том, что их ждет впереди.

– Ты не замечал, – вдруг спрашивает Шульга, – что некоторые кияне на тебя косо поглядывают? Кто? Да тот же черноусый Свербей… Я тебе раньше-то не говорил, а сам потихоньку наблюдал за ним…

– Почему же, – удивляется Кукша, – что я ему сделал? Вот и Страшко говорил о том же… Но почему?

– Ну, во-первых, ты христианин…

– Не я один тут христианин! Да и Оскольд с Диром оглашены, готовы принять христианскую веру… Царь с патриархом посулили им прислать на тот год вероучителей…

– Князей-то он, так же как и его приятели, ненавидит в первую очередь. А что до остальных христиан, то Свербей считает, что ты тут единственный настоящий христианин, недаром князь Оскольд постоянно на тебя оглядывается: верно ли, мол, поступаю?

– С чего это ты взял? – спрашивает Кукша и тут же краснеет: ему вспомнились странные взгляды Оскольда, а лукавить он не привык.

– Дело не во мне, – отвечает Шульга, – так думает Свербей со своими друзьями. Но главное-то даже не твое христианство: князья уверены, что ты приносишь им удачу, что к тебе благоволит судьба. Свербей тоже в этом уверен, в том-то все и дело. Я теперь думаю, что он собирался разделаться с князьями еще во время похода, но все поворотило не так, как он рассчитывал, из-за неудачи под Царьградом. С одной стороны, конечно, эта неудача могла бы обернуться для его замысла даже и удачей – князья, мол, во всех бедах виноваты, они, небось, давно уже задумали переменить веру: недаром в Киеве два года кряду засуха, а вот теперь еще и это поражение… надо, мол, с ними покончить. Я своими ушами слышал, как Свербей говорил Мельгуну, этому полянину с седыми усами… помнишь, он на вече выступил примирительно? Раз все не ладится, мол, надо принести князей в жертву богам. Умные варяги, мол, так делают. Ты вот жил в варяжском краю – что, правда у них такой обычай?

– Правда, – подтверждает Кукша, – если в стране три года подряд засуха и обычные жертвы не действуют, приносят в жертву конунга.

– И помогает? – спрашивает Шульга.

– Помогает, – отвечает Кукша.

– Вот это да! – восклицает Шульга, в голосе его слышится восхищение. – Но, с другой стороны, у Свербея тут промашка вышла. Все поляне, как известно, да и многие другие, уверовали, что греческий Бог заступился за Царьград. Это-то и спасло князей. Мельгун прямо ответил Свербею: не будем на всякий случай задевать греческого Бога. Да ты сам видел: несмотря на Оскольдово оскорбление Волоса, никто не кинулся расправляться с князьями. После того столкновения Свербей вбил себе в голову, что начинать надо с тебя, что ты ему главная помеха в борьбе с Оскольдом и Диром…

Помолчав, Шульга добавляет:

– Ко всему еще и зависть: царь отвалил князьям золота и серебра, чтобы склонить их к крещению, а Свербею не отвалил… Может, зависть-то все и перевесила…

Но вот последний порог преодолен и корабельщики плывут по воде, которая не пенится, как доброе пиво, не шипит, как змея, и не прыгает, как дикая кошка. Наконец-то все опасности позади! Все?.. Шульга, словно невзначай, обращается к Кукше:

– Помни, о чем я тебе говорил. Покуда поднимались по Днепру, ты был в безопасности, но в Киеве тебе придется держать ухо востро… Это именно тебя последний порог нынче предупреждает: «Не спи!»

Глава четвертая

НАКОНЕЦ-ТО КИЕВ!

На кораблях не слышно ни песен, ни разговоров, слышен только мерный скрип уключин – с приближением Киева нетерпение возрастает. К тому же не худо бы добраться до дому засветло, и усталые гребцы с новой силой налегают на весла. На склоне дня Шульга куда-то показывает рукой и говорит:

– Киев!

Кукша не видит ничего, кроме высокого берега, заросшего лесом.

– Дым! – улыбается Шульга.

И верно, за лесом поднимаются прямо в небо несколько белых жидких дымков. Домов не видно, но все понимают, что там уже начинается вожделенный Киев. Лес мало-помалу перестает быть сплошным, и наконец Кукшиному взору открывается город, раскинувшийся на высоких холмах, разделенных глубокими оврагами.

На плоских вершинах, а кое-где и на склонах видны скопления разнообразных построек, и Киев кажется не городом, а несколькими городками, тем более, что почти все доступные взгляду поселения обведены земляными валами и обнесены частоколами. Кукшино внимание привлекает добротная крепость в стороне от берега – высокие стены и пять башен.

– Оскольдов город, – перехватив Кукшин взгляд, объясняет Шульга, – но чаще его называют по-старому – Печерьско. А иные зовут – Печерьский город.

Суда плывут дальше, и вот над Днепром, на высоком обрывистом берегу, видна другая крепость, поменьше упомянутой, с четырьмя башнями.

– Угорьско, – сообщает Шульга, – первый Оскольдов и Диров двор, он ближе всего к реке.

Несколько передних кораблей – это корабли Оскольда и Дира и ближней дружины – поворачивают к высокому берегу. Остальные продолжают свой путь.

– А куда плывут прочие? – спрашивает Кукша, оглядываясь на них.

– В устье Почайны, – отвечает Шульга, – это небольшая здешняя река, она там, чуть повыше, впадает в Днепр. Да вон оно, устье, его отсюда видать! Туда и плывут. Там, в затоне, удобно корабли ставить. Княжеские тоже потом туда перегонят.

А сейчас корабли Оскольда и Дира входят в береговую тень, солнце перестает слепить глаза и сразу становится прохладнее. На берегу полно народу. Жители, наверно, заметили суда еще издалека, может быть, раньше, чем сами пловцы увидели Киев.

Вскоре суда утыкаются носами в прибрежную полосу, несколько воинов проворно выскакивают и вытаскивают передние на песок. Бросаются в глаза ярко одетые женщины, у некоторых на руках дети. Тут же крутятся ребятишки постарше, отроки и отроковицы[112]. Оскольд и Дир прыгают на берег, приветствуют народ, целуют каких-то женщин и бегут вверх по тропе. Вслед за ними выскакивают на песок дружинники, в их числе Кукша с Шульгой. Но не все устремляются наверх – многих уже ждут на берегу. Радостные возгласы, объятия… Сверху по тропе спешат еще чьи-то близкие.