Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

От Печерьска, Оскольдова города, к бору и через бор ведет выбитая конскими копытами дорога, она пересекает овраг в верховьях речки Клов, поворачивает и идет назад, все так же бором и лугом, только чуть севернее, потом, обогнув по ходу солнца Угорьский город, возвращается к исходному месту неподалеку от пировых очагов.

На пути у всадников много препятствий: наплетены плетни и выкопаны рвы, раскинулся упомянутый овраг, через который нелегко перебраться верхом, а часть пути вокруг Печерьского города идет над обрывом, тропа тут круто забирает вправо, так что чересчур торопливому ничего не стоит вместе с конем слететь с кручи. Однако же и поспешать надо, чтобы не прийти в хвосте.

Перед самым концом пути ездок должен на скаку поднять с земли шапку, что нелегко сделать и трезвому, не то что хмельному. Чаще всего падают с коня именно здесь, и у некоторых мужчин рубцы – вовсе не след меча или боевой секиры, а след конского копыта, память о неудачной попытке поднять шапку.

Кукша считает себя хорошим наездником, ведь он добросовестно упражнялся в искусстве верховой езды на царском дворе и участвовал там в конных ристаниях. Правда, там ничего не надо было поднимать с земли. Но разве он хуже других? Кукша непременно должен участвовать в скачках, так ему велит могущественный хмель. Зовет он и Шульгу, но тот отказывается.

– Я свалюсь еще до первого плетня! – весело скалится он.

Кто знает, может быть, Шульга просто не хочет состязаться с другом? Хмель правит Кукшей, и вряд ли он выйдет победителем. Меж тем он направляется к конюхам, которые держат коней. Ему предоставляется большой выбор. Старейшины уже знают о нем и знают, что ни на одном из киевских коней он никогда не ездил. Он выбирает самого стройного вороного, и ему вручают поводья.

Набирается изрядное количество желающих принять участие в скачках. Вот они уже красуются в седлах. Кони сытые, хольные, на месте не стоят, иных приходится осаживать, чтобы не переступали черту. Наконец один из старейшин взмахивает плетью – все верховые срываются с места и скоро скрываются в облаках пыли. Много препятствий, в том числе и опасных, на пути у наездников, зато пришедшего первым и поднявшего шапку с земли встретят восторженным кликом.

– А ты правда знала о Кукше еще до его приезда? – спрашивает Шульга Ваду.

– Да.

– Откуда?

– Слышала, как Оскольд с Диром говорили о нем.

– Как же ты поняла? – дивится Шульга. – Ведь Оскольд с Диром между собой только по-варяжски говорят!

Вада не отвечает. Она вглядывается в пыльный туман, подсвеченный солнцем, хотя еще рано ждать оттуда всадников.

– Боюсь за Кукшу, – говорит она, – он слишком пьян.

Из пыльной мглы возникает первый наездник. Он на вороном коне. Сомнений нет, это Кукша. Вада сияет, плещет руками.

– Кукша, Кукша! – кричит она.

Доброго Кукша выбрал себе вороного, будто старый, опытный конюх!

Кукша на мгновенье пропадает в пыльной мгле и вновь выныривает. Вада вне себя от радости. Шульга тоже радуется за своего друга, но он слегка удивленно поглядывает сбоку на Ваду: откуда такая радость, ведь она никогда прежде Кукшу и не видывала? Он с Вадой знаком уже давно и всегда украдкой любуется ею, но она словно и не замечает его существования. У Шульги немного щемит сердце. От зависти? От ревности? Он до сего дня не испытывал подобного чувства, но уже смутно понимает, что лучше бы его не испытывать вовсе.

Теперь Кукше остается обогнуть Угорьский город. Вслед за Кукшей из пыльной мглы появляется новый наездник, другой, за ним еще… То и дело из мглы выныривают наездники. Но всем им уже далеко до Кукши! Наконец с другой стороны Угорьского мчится конный. Его встречают восторженным ревом. Однако это не Кукша… Следом еще один. И опять не Кукша. И опять…

Но вот наконец и он. Вада и Шульга догадываются, что, огибая город, Кукша, верно, вовремя не придержал коня и сверзился с кручи, а потом вместе с конем долго выбирался наверх. Теперь он, как и прочие, скачет во весь опор, но в его посадке уже не чувствуется прежней горделивой уверенности, а без нее, как известно, не может быть никакого успеха в скачке.

Вот он, как и все прочие до него, приближается к брошенной шапке, сваливается под брюхо коню и падает, подняв облако пыли. Вада вскрикивает, ее крик заглушается веселым хохотом зрителей. Умный конь, потеряв седока, останавливается и не спеша бредет в сторону конюшни, напрасно ища свежего клочка травы. Кукша с трудом поднимается, прихрамывая, нагоняет коня и, взяв его под уздцы, отводит к конюхам. После этого он возвращается к друзьям.

Кукша подавлен случившимся. Хмель сыграл с ним злую шутку. Благодаря хмелю, Кукша чувствовал себя самым сильным и ловким на свете, а на деле оказался только неосторожным и неуклюжим. Ему стыдно глядеть на Ваду, он прячет глаза. Лицо его исцарапано, царьградская рубаха порвана.

– Велико дело – с коня сверзился! – успокаивает его Вада и нежно гладит по руке. – Для того и устраивают хмельные ристания, чтобы мертвых потешить. Слышал, как все смеялись? А мертвые смеялись еще громче, только мы их не слышим. Признайся, ты ведь никогда хмельной не садился на коня? Ну упал и упал! Не печалься, теперь ты мне еще милей!

Неизвестно, расслышал ли Кукша последние слова, он в это время рассказывал об огромной вороне, взлетевшей из зарослей лопухов, едва не задев крылом морду Вороного. Конь мотнул головой и прянул в сторону, как раз под обрыв.

– Откуда она там взялась? – горестно удивляется Кукша.

– Да уж взялась! – говорит всепонимающий Шульга. – Известное дело, не сама по себе. Ты часто видел ворон в лопухах? Это Свербеевы люди постарались.

Падение с коня – не препятствие для участия в дальнейших ристаниях. Удальцам предстоит показать свое искусство в стрельбе, сражаться в полном доспехе на тупых мечах, бороться без оружия, бегать взапуски, перетягивать вервь по нескольку человек с каждой стороны.

Но Кукше больше не хочется участвовать в ристаниях, хотя он все-таки расслышал успокоительные Вадины слова. Да, конечно, это всего лишь потешные состязания, они и устроены для того, чтобы потешить тех, невидимых зрителей, а эти зрители смеются просто потому, что им весело, – ведь они тоже все хмельные. Слова же Шульги он пропустил мимо ушей, ему не захотелось в них вдумываться…

Время от времени, когда хмель в головах и в сердцах ослабевает, зрители и участники ристаний возвращаются к кострам, поют славу погибшим, а также пьют за их память и за здравие щедрых князей.

Так продолжается три дня. Ни в состязаниях, ни с перепоя, кажется, никто не погиб, но, несмотря на это, все сходятся во мнении, что тризна удалась, что павших в царьградском походе помянули достойно и у них нет причины сетовать на небрежение живых к памяти мертвых. А по окончании тризны к югу от Печерьска насыпали высокий курган.