Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

Свербей снова кланяется и надолго застывает, коснувшись лбом земли. Может быть, он мысленно говорит Волосу то, чего другим не следует знать? Но вот он встает и подходит к быку, в правой руке у него длинный узкий нож, левой он ласково гладит быка по могучей шее, по хребту, что-то нащупывает и вдруг тычком всаживает нож в то место, которого только что касались его пальцы. Пораженный в становую жилу[108], бык еще мгновенье стоит неподвижно и безгласно, потом у него никнет голова, подламываются передние ноги, словно по примеру Свербея, он становится на колени перед идолом Волоса… Наконец бык с шумом валится набок. Поспешно, пока не свернулась кровь, ему взрезают горло и подставляют широкую деревянную чашу. Когда в чашу набирается достаточно крови, подставляют другую, а из первой плещут на Волоса, стараясь доплеснуть до головы.

Вокруг идола загораются новые костры, зажженные от первого. Быка свежуют и разделывают, ногу со стегном[109] и голову сразу несут Волосу: ногу кладут к подножию, а голову надевают на один из шестов. Та же участь постигает и баранов. С шестов падают никчемные голые черепа, на их место водружаются головы, которые только что недоуменно блеяли, а сейчас истекают горячей кровью. Известно, что любимое кушанье Волоса – свежий теплый мозг.

Над огнем на вертелах поворачивается мясо, ночь наполняется сладостным духом жареной говядины и баранины, уютным шипением жира на угольях. Появляются мехи с вином и брагой: мужи, что плавали в селенье к уличам, озаботились не только жертвенными животными – ведь настоящего пира не может быть без круговой чаши.

Кукша с ужасом глядит на пирующих: все они – и поляне, и русы, и чудь, и словене – вливают в свои глотки столько хмельного, словно задались целью погубить себя. Особенно охотно пьют брагу – она крепче здешнего вина. Время от времени кто-нибудь из пирующих обернется, сверкнув веселым глазом, и позовет Кукшу в круг и даже протянет ему круговую чашу. Но Кукша хорошо помнит пир в Ладоге, после которого его выхаживал заботливый Тюр. К тому же он христианин и полагает, что ему не следует участвовать в жертвенном пире.

Он еще так мало знает, но, может, Господь, увидев его усердие, откроет ему великий смысл Своего учения? А смысл велик и прекрасен, Кукша чувствует это, только еще не все понимает. Вот Андрей Блаженный, наверно, уже до самых глубин постиг этот сокровенный смысл. Недаром умный и ученый Епифаний так почитает Андрея и называет своим учителем. Нет сомнения, Андрей Блаженный – особенный человек, из тех, про кого после смерти пишут жития святых.

Ему же, Кукше, даже не у кого спросить, почему язычник Шульга мил его сердцу, а обратившийся ко Христу Оскольд – не очень… Ведь от Оскольда Кукша видел только добро! Непостижимая вещь – любовь… Кукша помнит, что Андрей Блаженный любил его еще тогда, когда Кукша был язычником и собирался убить своего спасителя.

Ах, быть бы ему, Кукше, мудрым, как Епифаний! Или был бы здесь сам Епифаний, чтобы было у кого спрашивать, если чего не понимаешь… Но в одном Кукша успел убедиться без посторонней помощи: едва он принял Святое Крещение, как милосердный распятый Бог услышал его страстную мечту воротиться на родину, и вот он уже на пути к ней.

Кукша направляется к кораблю, чтобы взять свой плащ, в котором ему не раз доводилось стоять на посту в открытых переходах царского дворца. Проходя мимо пирующих, он среди беспорядочного гомона различает несколько слов, которые невольно настораживают его. Кто-то говорит:

– Помяни мое слово, князь Оскольд нам этого не простит!

– Да уж! Не таков человек, – звучит в ответ.

Кукша узнает голоса Страшка и Некраса и ускоряет шаг, чтобы не услышать чего-нибудь лишнего.

От лукоморья веет влажной прохладой и запахом рыбы. Взяв из укладки плащ, Кукша поднимается в гору, стараясь не приближаться к пирующим. Выбрав ровное местечко без камней, он ложится на один край плаща и прикрывается другим, как когда-то Андрей Блаженный в Царьградском портике.

Быстро уснуть ему не удается. Сначала он думает об Андрее Блаженном, потом о разговоре Страшка с Некрасом, и мысли его сами собой перескакивают на Оскольда. Почему Оскольд в минуту смертельной опасности так странно дважды в глянул на него? Поистине удивительный и загадочный человек Оскольд! Кукша помнит: Оскольд из тех викингов, что не веруют ни в Тора, ни в Одина, а только в собственную храбрость и хитрость. И в судьбу, разумеется: все храбрые веруют в судьбу, – может, храбрость и есть вера в судьбу… Но верует ли Оскольд в Распятого, ради Которого рисковал сегодня жизнью?

С этой мыслью Кукша засыпает.

Глава третья

ДНЕПРОВСКИЕ ПОРОГИ

На рассвете Кукша чувствует; что кто-то трясет его за плечо. Ему не хочется просыпаться, и он уворачивается от назойливой руки. Но рука не унимается. Наконец Кукша открывает глаза и спрашивает:

– Шульга, ты?

Но это не Шульга, перед ним на корточках сидит Страшко, он улыбается:

– Здравствуй, Грек! Каково почивал? Вчера мы чуть не начали убивать друг друга! Я видел, как ты обнажил меч за князя!

Кукша еще не совсем освободился от власти сна, он с усилием вспоминает, что было вчера. Страшку кажется, что Кукша смущен, и он утешает его:

– Ты с князьями, тебе так и положено! К тому же они твои старые друзья! Но я к тебе не с этим. Некоторые из наших, из ильменьских, решили не плыть домой коротким путем, через Киев, – как бы он не оказался более длинным! Они сейчас поплывут назад, обойдут косу и повернут к Таврии, а оттуда на Дон, к бродникам, словом, пойдут Волжским путем. Мы с Некрасом присоединяемся к ним. Нам, наверно, еще удастся нагнать тмутараканских и бродников, с которыми расстались вчера. Я-то не больно опасаюсь Оскольдова злопамятства, просто хочется новых краев поглядеть. А на Некраса я страха нагнал: от князей, мол, прощения не жди, поплывешь с ними – на Волхов уж не воротишься. А ему до того охота на Волхов воротиться! Но и мне и ему жалко с тобой расставаться. Не пойдешь ли и ты с нами? Ты вроде ладил на родину ворочаться? А эти русы и бродники – хорошие ребята! И звали с собой. Мы их в Корсуне, верно, нагоним… Может, дорогой удастся и пограбить… И твоего Шульгу возьмем!

Наконец Кукша все понимает, до него доходит смысл нечаянно подслушанного накануне разговора: Страшко просто-напросто уговаривал Некраса отправиться в новые края. Но Кукше не до новых краев, он досыта нагляделся на всякие-разные края, ему надо скорее домой, на север. Страшко же с товарищами сперва поплывет на юг, потом на восток, потом на север, а после этого на запад… Почему, как говорит Страшко, этот длинный, кружной путь через Волгу окажется более коротким? Кукша мысленно уже отказался от такого странствия, но на всякий случай спрашивает: