Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

Заметил Кукша и то, что по шапке можно узнать, какого племени тот или иной человек. У русов из Таматархи и Таврии[96] в чести тонкая войлочная шляпа, почти плоская, с бахромой по краю, она завязывается под подбородком, чтобы не слегала с головы. Такая шляпа служит для защиты от солнца. У словен и чуди в ходу берестяные шляпы, а у северян[97] – валяные.

Поляне и киевские русы предпочитают высокую, сужающуюся кверху шапку из овчины. Позже Кукша узнал, что называется она «кучма» и поляне носят ее искони, а русы переняли ее у полян, поселившись в Киеве.

И еще Кукше бросилось в глаза, что поляне и русы носят необычайно широкие, неудобные на его взгляд, шаровары, которые завязывают под коленом.

От Шульги Кукша узнает, что многие из воинов-корабельщиков не поплывут с Оскольдом и Диром в Киев – это те, которые живут либо у моря, либо недалеко от моря на одной из рек, впадающих в него.

Первыми расстаются с товарищами по набегу тиверцы, живущие в устьях Дуная, в южном рукаве, который они называют «гирло». Там у них город Переяславец, который ромеи издревле, еще при царе Траяне, называли Марцианполь, до него от моря тридцать ромейских поприщ[98].

От южного рукава до северного, вдоль морского берега, – шестьдесят поприщ. Между южным и северным рукавами есть еще много других рукавов. Все они текут по огромной болотистой равнине, густо поросшей камышом выше человеческого роста. В этих зарослях находят приют стада буйволов и несметное число различных водяных птиц, заполняющих пространство оглушительным гомоном. В камыше рыщут волки, которые без труда находят здесь пропитание. Но как обиталище для человека это благодатное место не годится – чересчур сырое.

Тиверцы, живущие в южном гирле и покидающие морскую шайку первыми, радушно приглашают остальных побывать в их славном городе и вместе справить тризну по погибшим. Гостеприимство тиверцев всем известно – дело не ограничится самой тризной, в честь гостей начнутся веселые пиры на много дней, а пировать им есть на что – город их весьма богат. Туда приходят дорогие товары со всех сторон: от греков – золотое узорочье[99], необычайной красоты ткани, дорогие вина и сладостные плоды, от чехов и угров[100] – серебро и кони, с севера – меха, воск, мед и невольники.

Вокруг Марцианполя-Переяславца тучные земли, на которых превосходно растут любые злаки, тиверцы держат огороды, бахчи, сады и виноградники, разводят скот, промышляют охотой и рыбной ловлей – словом, не от скудости пускаются они в грабительские походы.

Если воспользоваться гостеприимством тиверцев и других людей, живущих по берегам Русского моря и по рекам, впадающим в него, не скоро попадешь домой, и остальные корабельщики с сожалением отказываются. Отделившись от вереницы судов, тиверцы поднимают весла подобно тому, как птицы поднимают крылья, и так застывают на несколько мгновений – это прощальное приветствие. Остальные отвечают им таким же приветствием.

Мало погодя, ватагу покидают и тиверцы, живущие в северном гирле Дунайского устья. В пятидесяти поприщах от моря у них крепость, которая называется Тиверский городок. Эти тиверцы тоже не бедствуют и, конечно, зазывают в гости, но и их приглашение приходится отклонить.

От северного гирла Дуная до устья Днестра примерно такое же расстояние, как от южного Дунайского гирла до северного. В устье Днестра с ватагой расстаются последние тиверцы – днестровские. Прямо в устье реки днестровские тиверцы построили добрую твердь – на высоком валу воздвигнут частокол из толстых кряжей[101], а вал окружен широким и глубоким рвом. К единственным крепостным воротам ведет через ров подъемный мост.

Твердь свою тиверцы назвали гордым именем Белгород – белый цвет для людей словеньского языка священный. Но большая часть людей живет за пределами крепостных стен в деревянных домах, наполовину зарывшихся в землю. В случае нашествия врага, тиверцы уводят в крепость семьи, угоняют скот, увозят скарб и хлеб, а дома сжигают, чтобы не оставлять врагу пристанища.

И здесь ни на день не пожелал задерживаться князь Оскольд, хотя город вот он, рукой подать. Многие здешние тиверцы не вернулись из похода, будет тризна, не участвовать в ней нельзя, раз уж ты оказался среди родичей и друзей погибших, а тризна длится три дня. Кукше кажется, однако, что дело не только в трех днях: Оскольд не хочет глядеть в глаза родственникам павших, ведь он сулил людям не смерть, а богатую добычу.

Днестровское устье, тоже изобилующее птицей, проплывает мимо. Кукша с легким сожалением глядит на удаляющийся Белгород – неплохо бы размяться как следует на твердой земле.

Но вот начинают доноситься вопли – женщины, ставшие во время злополучного похода вдовами, наконец узнают об этом. У Кукши сразу пропадает желание побывать здесь на берегу, подтверждается его догадка, отчего Оскольд поспешил миновать Белгород. Гребцы молча налегают на весла, корабли плывут быстрее, не одному Оскольду хочется поскорее уплыть от этих душераздирающих звуков.

Мало-помалу вопли стихают, пропадают из глаз и все рукава-гирла Днестровского устья, опять по правую руку от гребцов пустынный берег, по левую – пустынное морс, резкие крики чаек над головой да уханье прибоя на прибрежной гальке. И неизменный мерный скрип уключин.

Но вот кто-то из отдыхающих, которым, в отличие от гребцов, нет нужды смотреть только назад, кричит:

– Днепровское лукоморье!

Это означает конец путешествия по морю. Отныне нечего опасаться неожиданных морских бурь. Кукша сидит на веслах, его подмывает обернуться, но этого делать нельзя – он может сбиться с общего лада и помешать другим гребцам.

Когда приходит его черед отдыхать, он вертит головой во все стороны, но не видит ничего особенного – с севера все тот же берег, с юга все то же море… Однако гребцы скоро бросают весла, и порядок, которым шли корабли, нарушается. Несколько кораблей отваливают направо из вереницы, которую строго блюли от самого Царьграда, гребцы на них застывают на несколько мгновений с поднятыми веслами. Это прощаются с ватагой русы из Таврии и Таматархи, половцы из Кубанской долины и бродники с Дона. Остальные отвечают им тем же.

– Им незачем входить в Днепровское лукоморье, – откликается Шульга на вопросительный Кукшин взгляд, – теперь они пойдут вдоль косы со стороны моря.

– А где коса? – спрашивает Кукша.

– Да вон она! – Шульга куда-то показывает рукой.

И тут только Кукша замечает, что впереди, чуть правее, на ровном месте вспыхивает седина прибоя, а немного погодя – снова. Вскоре Кукша видит и самоё песчаную косу. Она такая низкая и плоская, что ее с непривычки трудно разглядеть. Те, кто плавает здесь не впервые, еще издалека определяют ее местоположение по косматой гриве прибоя.