Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

– Им незачем входить в Днепровское лукоморье, – откликается Шульга на вопросительный Кукшин взгляд, – теперь они пойдут вдоль косы со стороны моря.

– А где коса? – спрашивает Кукша.

– Да вон она! – Шульга куда-то показывает рукой.

И тут только Кукша замечает, что впереди, чуть правее, на ровном месте вспыхивает седина прибоя, а немного погодя – снова. Вскоре Кукша видит и самоё песчаную косу. Она такая низкая и плоская, что ее с непривычки трудно разглядеть. Те, кто плавает здесь не впервые, еще издалека определяют ее местоположение по косматой гриве прибоя.

Суда восстанавливают нарушенный строй и одно за другим входят в лукоморье. Справа от плывущих тянется коса, к которой они стараются не приближаться, чтобы не сесть на мель. Коса вдоль лукоморья поросла пресноводным камышом, за которым иногда виднеются холмы из сыпучего песка и редкие рощицы или заросли кустарника. Слева тянутся красноватые глинистые обрывы, кое-где прорезанные логами.

В лукоморье вода тихая, как в лесном озере. Лишь теперь можно уверенно сказать, что путешествие по морю завершилось благополучно. Неуемный морской прибой разбивается о косу, не попадая в Лукоморье. За годы, века и тысячелетия он разрушает крепкие скалы, а с песчаной косой ничего поделать не может. Только в сильную бурю самым высоким волнам почти удается одолеть плоскую полосу песка, но на это у них уходят все силы, они в изнеможении падают на песок и расползаются по нему с яростным и бессильным шипением.

Глава вторая

ОСТРОВ БЕРЕЗАНЬ

С приближением к острову Березаню, лежащему при впадении Днепра в Днепровское лукоморье, Оскольдова и Дирова ватага снова уменьшается – один за другим ее покидают корабли уличей, чье племя обитает по нижнему Бугу и высокому северному берегу лукоморья.

Вблизи Березаня последние уличи застывают с поднятыми веслами в прощальном приветствии и гребут к родному берегу. Остальные суда причаливают к острову. Люди сходят с кораблей, разуваются, с удовольствием ступают босыми ногами по нагретым камням. Княжьи отроки, как обычно, ставят большой шатер для князей Оскольда и Дира.

Остров каменист и необитаем. В стороне от берега на взлобке стоит черный от времени и жертвенной крови идол. Это Волос, бог скота и плодородия, удачи и богатства, покровитель песнотворцев. Позади Волоса в землю врыто несколько шестов, на некоторых из них белеют бычьи и бараньи черепа.

Шульга говорит, что люди всех племен, даже принявшие христианство купцы, приносят Волосу жертвы на этом острове – и перед тем, как выйти в морс, и после благополучного завершения морского плавания. По словам Шульги, некоторые купцы-христиане пробовали обойтись без жертвы Волосу – им ведь вера запрещает приносить жертвы идолам, – но ничего из этого не получалось. Либо разбойники нападут на торговый караван, либо внезапная буря разобьет суда, погубит товары, иной раз и с людьми. Убедившись, что нет пользы ссориться с Волосом, купцы уж больше не рискуют.

Ватага, утомленная долгим морским переходом, лениво разбредается по берегу. Вдруг, словно порыв ветра, проносится молва: князья Оскольд и Дир отказываются приносить положенную жертву Волосу – они, мол, уверовали в Христа и Волос для них больше не бог! Эта весть – гром с ясного неба. Ведь жертва Волосу на Березане, как и жертва Перуну в Киеве, – прямая обязанность князей, князья – не только вожди дружин, но одновременно и первые жрецы!

Многим трудно вместить такую новость, хотя каждый помнит, конечно, что князья Оскольд и Дир, а с ними и некоторые дружинники, прошли оглашение в главном христианском храме Царьграда, оглашение же – первая ступень к Крещению, и, само собой, князья уже не могут оставаться такими, как прежде.

Находятся мудрецы, уж без этого не обходится, которые и раньше замечали, что с князьями неладно: как видно, они давно уже надумали сменить веру – недаром последние два года в стране неурожай. И то ли еще будет!

Но, так или иначе, люди приплыли на Березань живы и невредимы и должны возблагодарить за это заботливого Волоса, а попутно заручиться его поддержкой на будущее. Как поступают в таких случаях люди, оказавшиеся без князя, известно – складываются сами на общую жертву.

Один из ильменьских словен, старый воин с пышной бородой, обходит ватагу со шлемом в руках. Кукша помнит, что его зовут Туча, он старшина словеньской дружины. Каждый бросает в шлем, сколько может – иной несколько оболов, а иной и милиарисий. За тех, у кого нет ничего, бросают другие.

Пышнобородый воин подходит к Диру. Дир вопросительно глядит на Оскольда, но тот никак не отзывается на его взгляд, он стоит недвижно и безмолвно, как идол Волоса. Не дождавшись никакого ответа, Дир бросает в шлем несколько милиарисиев. Кукше, однако, померещилось, будто Оскольд в это мгновенье скосил глаза в его, Кукшину, сторону.

Пышнобородый со шлемом в руках задерживается возле Оскольда. Старый словен мешкает, словно испытывает князя. Оскольд опять взглядывает на Кукшу. У Кукши есть несколько оболов, но, когда пышнобородый подходит к нему, Кукша преодолевает естественное желание дать просящему, он отрицательно качает головой и ничего не бросает в шлем.

Обойдя всех, пышнобородый Туча с несколькими воинами прыгает в судно, прочие сталкивают его с отмели, и судно наискосок плывет к северному берегу Луки.

Отроки[102] князей Оскольда и Дира готовят вечерю[103], помощь им не нужна, Кукша находит Шульгу, и они отправляются побродить по острову. К ним присоединяются Страшко и Некрас. Простым словеньским воинам неведомо, конечно, что греки с незапамятных времен зовут его Борисфен по имени реки, в устье которой он лежит, – ведь греки Днепр называют Борисфеном, а Днепровское лукоморье – Борисфеновым лиманом. В северо-восточной части острова, куда идут путники, много веков тому назад было шумное греческое селение, которое просуществовало более тысячи лет и тоже звалось Борисфен.

Перед ними развалины каменных домов, расписные черепки, полузасыпанные песком изъеденные временем плиты с надписями. Добрый Епифаний учил Кукшу греческой грамоте и всегда радовался его успехам, однако сейчас Кукше почти ничего не удается прочесть, напрасно он сметает пучком полыни песок с древних плит. Буквы как будто знакомые, знакомы и некоторые слова, а смысл написанного остается загадкой, как он ни напрягается.

Ему и невдомек, что большинству этих надписей не менее полутора тысяч лет и греческий, которому он выучился в Царьграде, мало похож на язык того времени. К тому же у греков, разбросанных по всему свету, в каждой местности, несмотря на общий алфавит, было свое наречие.