Приди и помоги. Мстислав Удалой - Александр Филимонов

Все же он надеялся. Скучал по жене. Скучал по сыночку, которого так мало выпало ему понянчить. На Торгу или просто на улице, увидев гостей из северных земель — их легко было угадать по одежде, да и по лицам, — всегда подходил к ним, расспрашивал: не встречалась ли им женщина с ребенком? Им много кто встречался. В тот год по всем дорогам шли и шли отощавшие, бесприютные люди. Разве всех запомнишь?

Никита испросил у князя разрешение строить дом на том месте, где было подворье дяди Михаила, где был когда-то и его собственный дом. Ему казалось, что хорошо будет, когда жена Пелагея с подросшим Олексой вернутся в Новгород и найдут свой дом на привычном месте. Ну — и самому ведь надо было где-то жить. На детинце строиться Никите не хотелось, да и не дали бы: невелик боярин.

Ладно, что успел разрешение получить. В тот год, когда князь Мстислав вернулся в Новгород, там начали много строить. Софийская сторона, сильно пострадавшая от пожаров, заново поднималась из пепла. Мог кто-то и на Михайловой пепелище построиться — поди потом разбирайся, не ломать же. А так Никита всех опередил.

У него средств на дом вполне хватало: после удачного похода в суздальскую землю привез кое-что, да князь Мстислав стал дружине жалованья больше платить, ну и мечника своего не обидел. Очень был доволен князь своими ратными людьми.

Кто желал — мог землю себе просить, и в просьбах таких Мстислав Мстиславич не отказывал. Бери землю, людишек прикупай, сажай их на земле — пусть деревню строят, сеют, пашут. Богатей, пожалуйста. Никита землю не стал просить, хоть ему и советовали. Только вот — дом, а больше ему ничего и не надо. С него службы у князя вполсилы — когда войны нет — достаточно.

Дом получился — загляденье. Одному великоват, но на всякий случай пусть уж будет побольше. Вдруг жена и сын найдутся. К концу лета хоромы были готовы. Въехал. Нанял человека — за конями ходить, а было их тогда у Никиты четверо, да пятого ждал: одна кобыла уж донашивала. Нанял двух женщин пожилых — стряпать, убирать, порты мыть. Они сулились на тот год и огородик завести, чтобы своя овощь была. Никита им подробно рассказал, какова Пелагея из себя, каков Олекса — одним словом, маленький. Чтобы если они вернутся, когда он на службе у князя будет, так их не прогоняли бы, а, наоборот, встретили и приветили. И первое время, со службы придя, всякий раз спрашивал: не вернулись ли? Потом как-то перестал.

Женщины обе были новгородские, но с того берега — одна с Плотницкого, другая — со Славенского конца. Во время голода из Новгорода ушли, не зимовали здесь и вот выжили. Хозяйства застали разоренными, родню и знакомых — вовсе не застали. И к Никите в услужение пошли с охотой. Ему сочувствовали, утешали, что все еще образуется. Кажется — не верили в то, что он семью найдет, и тайно мечтали его женить на какой-нибудь хорошей девушке. Он сердился, а потом начал посмеиваться.

Служба у князя была нетрудная. Войны никакой не предвиделось — да Мстислав Мстиславич, особенно в тот год, мог и вообще не воевать — лишь послать грамотку, и все бы урядилось само собой и в точности как бы он пожелал. Имя его уже было оружием — вся русская земля боготворила его и трепетала перед ним. Никите доводилось иногда съездить куда-нибудь, чаще всего в Торжок, где тихо жил, посаженный там Мстиславом Мстиславичем, сын его Василий. Сопровождал Никита князя в зажитие — тут уж непременно должен был находиться рядом. На звериную ловлю — как водится. Или, если не было ни того, ни другого, ни третьего, погода стояла плохая и князь чувствовал себя больным или просто скучал, приходилось сидеть у него в покоях, играть с ним в шашки, в которые Никита, впрочем, всегда проигрывал, потому что так и не сумел постичь хитрой мудрости этой игры. Одним словом — приходилось князя развлекать. Но Никита этим не тяготился вовсе — наоборот, жаль было, что такие дни выпадали редко.

И конечно, как мечник, Никита должен был ухо держать востро — в Новгороде это всегда требовалось. Послушивать — о чем ходят разговоры, есть ли в городе какое недовольство и чем. И в случае, если чего заметит — обязательно князю рассказывать. Мстислав Мстиславич его сам об этом просил. Он, при всей любви к Новгороду и готовности жизнь за него положить, не очень-то ему доверял. И уж если возникнут какие-нибудь в городе настроения — Мстислав Мстиславич хотел знать о них раньше, чем зазвонит вечевой колокол.

Когда, только еще прибыв в Новгород, обязанный ему спасением, Мстислав Мстиславич просил об этом Никиту, тот готов был рассмеяться: чего может Удалой опасаться здесь? Ведь если бы не он — то и города-то самого сейчас на было, одни руины стояли да ветер меж них свистел. Потом даже огорчился Никита, подумал: стареет, наверное, князь, мерещиться ему начинает всякое.

Но по прошествии некоторого времени стало понятно, что опасения Мстислава Мстиславича были не беспочвенны. Многие, оказывается, были им недовольны. Даже не считая тех, кто Всеволодовичам служил, помогая родной город удушивать. Все равно оставалось еще достаточно. У одного дружина покос вытоптала, за зайцами гоняясь, у другого тиун княжеский с женой побаловался. Ну, это еще ладно. А то ведь есть и такие: у соседа репа на огороде вырастет гуще, чем у них, — так опять будет князь виноват.

Это был один род недовольства — как Никита научился для себя определять. Тут князю можно было не докладывать — разве что кроме случаев, когда он мог вмешаться и помочь чьему-нибудь горю.

Но было недовольство и другого рода — тайное, скрытое. Таких недовольных трудно был ущучивать: в основном против Мстислава Мстиславича выступали люди богатые и благополучные. Да и как выступали? Потихоньку. Торговец, к примеру, в лавке своей цену на товар поднимет, а когда люди ему на то станут пенять — он им отвечает: глупые-де вы, не понимаете, что цена растет не от прихоти продающего, а от того, что много идет на виры княжеские. Ему, Удалому, нашему заступнику и благодетелю, много нужно, чтобы дружину свою содержать, о вас же, глупых, заботясь. Еще на многое прочее. Спасибо скажите ему, что он от нас не уходит, не бросает на произвол судьбы.

После таких объяснений у человека и остается: это князь цену поднимает, для нас же старается. А потом то, что для нас, мол, старается князь, из головы вылетает. Каждый потому что сам для себя только старается! Ну а то, что князь цену поднял, — это уж в голове засядет накрепко. В следующий раз придет человек на Торг, у первого продавца о цене справится — и, еще других цен не узнавая — может, и подешевле у кого? — сразу подумает: ну и задрал же князь Мстислав!

Никита пытался для себя понять: чего этим недовольным не хватает? Сыты, богаты, торговля налажена хорошо, повинностями, князь не замучил, и правду у него всегда можно поискать, если чем-то обижен. Кому еще в русской земле живется лучше, чем новгородцу? Новгородец везде в почете — куда ни приди. Как же — а порядок кто навел, кто усмирил злодеев? Новгородцы. Чермного побили — они. Чудь разбойную по лесам разогнали — они. Всеволодовичей самовластных победили, законного великого князя на стол владимирский возвели — опять они, новгородцы! Слава им и честь! Ну и князю их Удалому, конечно.

Никита не понимал. Разве что одно мог найти объяснение — боятся Всеволодовичей, даже побежденных, и боятся, что когда-нибудь Георгий и Ярослав припомнят Новгороду Липицкое поле. Князь Мстислав не вечен, он уже человек пожилой и наследника достойного после себя не оставит. Сын-то его, Василий, дышит на ладан, вот-вот помрет. Князь новоторжский! Да и великий князь Константин тоже здоровьем, говорят, слаб. Долго ли протянет? А Георгий с Ярославом да прочими Всеволодовичами его переживут, стол и волость наследуют — что тогда? Собирать полки да снова идти с ними воевать?

Эта причина, по мнению Никиты, и заставляла многих новгородцев, особенно тех, кому было что терять, мыслить ко Всеволодовичам и тайно вынашивать желание попросить кого-нибудь из них сесть на новгородский стол. Лучше бы Георгия Всеволодовича. Хотя можно и Ярослава, ведь один раз уже под ним были — и ничего, выжили, слава Богу.

О таких настроениях он Мстиславу Мстиславичу сообщал — и каждый раз видел, что князь заметно огорчается. Отнюдь не боялся Мстислав Удалой подобных шептунов. Но неблагодарность людская приводила его в отчаяние.

Удалому становилось опять скучно в Новгороде. Он предпочитал сидеть в маленьком Торопце и пользоваться там всеобщим восхищением, чем править великой столицей, где многие им совсем не восхищаются, несмотря на все его старания и подвиги. В любом другом городе не найдется и десятой доли того числа недоброжелателей, сколько живет в Новгороде, спасенном им и возвеличенном.

Люди, которые не любили Мстислава Мстиславича, не сражались бок о бок с ним, не стояли за него на вече, не претерпевали ужасов голода. Но без них Новгород не был бы Новгородом, они являлись его неотъемлемой частью. Их отцы и деды жили здесь на протяжении веков, строили дома, рядили городское устройство, щедро жертвовали на храмы и монастыри. Храбрость и отвага князя была для них приятным, но не обязательным условием существования — так они думали. Озеро может быть спокойным или бурным — в зависимости от того, дует над ним легкий ветерок или свистит злая буря; но у самого дна всегда тихо. Между прочим, там и кормится вся рыба. И без этой тихой воды возле дна озеро будет неживым.