Граждане - Казимеж Брандыс

Оба минуту-другую молчали, погрузившись в размышления. Потом инженер сказал, что с некоторых пор он чувствует себя так, словно ему привязали к ногам свинцовые гири.

— Это называется «политическим контролем». А то еще — «бдительностью». Я понимаю: враг подстерегает нас за углом. Но что получается на практике? На практике все отдано на съедение дилетантам, соплякам. Я должен отдавать отчет в каждом своем распоряжении людям, которые понятия не имеют, кто такой Ньютон. Конечно, я нахожу выходы, но какие? В мои годы, знаете ли, трудновато учиться танцевать на канате…

— Генеральная линия нашей партии, — перебил его, кашлянув, немного обеспокоенный Лэнкот, — указывает пути…

— Без сомнения! — сурово подтвердил Гибневич. — Правда, я не член партии, но считаю себя беспартийным большевиком. Директивы партии я каждый день провожу в жизнь вот этими руками, товарищ!

Лэнкот покосился на его руки. Большие, розовые, они внушали доверие. «Обаятельный человек!» — решил он мысленно.

— Думаете, я не догадываюсь, кто давал сведения этому… Зброжеку? — начал опять Гибневич. — Есть у нас на заводе несколько крикунов, щенков. Таких самых, как ваш Зброжек. Великие «деятели» с задатками шантажистов! Я первый готов ратовать за веру в человека, но я не так наивен, чтобы верить каждому. Ну, да вы это понимаете не хуже меня. На заводе один субъект начал открыто бунтовать против меня. Премирование ему, видите ли, не понравилось… и порядки в рабочем общежитии. Вопил, что у нас не бывает производственных совещаний. А в тот период весь план лежал на моих плечах. Стоило мне пошатнуться — и развалилось бы все. Думаете, я не говорил с этим парнем? Я урвал время и поговорил с ним. Указания пленума, на котором разбирался вопрос о кадрах, вошли мне, так сказать, в плоть и кровь. Вызываю его к себе, пробую втолковать: «Зачем ты, парень, суешь пальцы в дверную щель? Дверь тяжелая, ты и опомниться не успеешь, как она захлопнется и тебя прищемит». Но он же «сознательный»: в ответ только показал зубы. Пришлось махнуть на него рукой. Думаю себе: «Еще один ухаб на нашей дороге, что поделаешь! Мы боремся в поте лица за выполнение плана, а нам чинят всякие препятствия. Но парнишка подрастет!» А тут вы командируете к нам своего бунтовщика, он и наш стакнулись. Ну, и полюбуйтесь, что из этого вышло!

Инженер опять откашлялся и украдкой посмотрел на Лэнкота.

— Так что вы не удивляйтесь, пан редактор, если мы обратимся с жалобой в партийные органы.

— Минутку! — остановил его Лэнкот. — Всякую ошибку можно исправить.

Глаза их на миг встретились, после чего Гибневич взял из пачки вторую папиросу и, окружив себя облаком дыма, выслушал предложение Лэнкота.

— Этого мало, — сказал он после некоторого размышления. — Разумеется, наше опровержение следует напечатать в газете. Но это еще не все. Дело идет о репутации заводского коллектива. Хорошо было бы пустить самокритическую статью от редакции «Голоса».

Бумажный шарик замер в пальцах Лэнкота. Но инженер не дал ему даже выразить вслух терзавшие его чувства и добавил:

— А кроме того, вам придется сообщить и по партийной линии, что вы отказываетесь от своих обвинений. Хотя бы нашему воеводскому комитету. Не думаете ли вы, что я буду таскать для вас каштаны из огня?

— Давайте обсудим это, — пролепетал Лэнкот. — Ведь мы с вами люди благоразумные, пан инженер. У каждого из нас есть свои соображения.

Поторговавшись с полчаса, они пришли к соглашению: под опровержением дирекции «Искры» редакция «Голоса» поместит от себя короткую заметку, в которой обязуется в ряде репортажей шире осветить вопросы машиностроительной промышленности. Кроме того, Лэнкот обещал разъяснить в воеводском комитете партии, что произошло недоразумение.

— А Зброжека этого вы лучше уймите, — посоветовал Гибневич прощаясь. — Иначе он рано или поздно заварит вам такую кашу, что не расхлебаете. Мы за своим бузотером присмотрим, но и вы своим не давайте потачки. А то они нас сожрут, — добавил он, понизив голос.

Расстались дружески, но не выказывая слишком откровенно своего удовлетворения: этого не позволяли и осторожность и собственное достоинство. Под конец инженер дал Лэнкоту еще совет: когда газета командирует своего сотрудника на завод для обещанного подробного репортажа, желательно, чтобы за несколько дней предупредили об этом его, Гибневича.

— Тогда я помогу ему во все вникнуть, — обещал он, пожимая руку Лэнкоту, — и уберегу от общения с нетипичными представителями рабочих.

Лэнкот уговор выполнил. На другой же день после визита Гибневича он созвал редакционную коллегию.

— Не вдаваясь в суть дела, — говорил он, сдержанно покашливая, — надо признать, что дирекция завода права. Резкая заметка товарища Зброжека ударила по ним в такое время, когда они борются со множеством трудностей. И вместо помощи только еще больше осложнила положение. Если мы откажемся поместить в нашей газете их опровержение или объяснения, то совершим вторую ошибку. А к этому вопросу мы еще вернемся в ближайшее время в обещанной нами серии репортажей.

Доводы были убедительны, и никто не возражал, ибо, по случайному стечению обстоятельств, единственный член редколлегии, у которого нашлось бы что сказать на эту тему, Виктор Зброжек, за несколько дней до совещания уехал на Новую Гуту.

Опровержение, подписанное заводским комитетом и дирекцией «Искры», не содержало нападок на автора репортажа. В нем приводились только цифры выпуска продукции, сведения о соревновании и о рабочих-передовиках. Заканчивалось оно кратким историческим очерком, осветившим грандиозные задачи завода и тяжесть вытекающей из них ответственности.

«Мы надеемся, — говорилось в заключение, — что в недалеком будущем редакция «Голоса» сможет основательнее ознакомиться с жизнью и задачами нашего предприятия».

Раньше чем Зброжек вернулся с Новой Гуты, это опровержение появилось в «Голосе», и Лэнкот успел послать письменное разъяснение в воеводский комитет партии. «Ошибка произошла из-за легковерия нашего сотрудника, товарища Зброжека, в отношении коего мы сделаем соответствующие выводы. Правда, заметка его была напечатана за моей спиной, но, разумеется, это не служит мне оправданием, так как за газету отвечаю я».

По возвращении в Варшаву Зброжек потребовал созыва редакционной коллегии. Лэнкот согласился. Спокойно выслушав резкие упреки Виктора, он возразил, что «вопрос улажен после согласования в высших инстанциях».

— Я писал правду! — крикнул Зброжек. — Пошлите туда кого-нибудь еще, и он увидит то же самое.

Лэнкот кивнул головой: — Конечно, пошлем.

А когда они со Зброжеком остались с глазу на глаз, он не преминул объяснить ему, что «есть правда, которая должна быть известна только нашей партии».

Для повторного обследования на «Искру» был послан Павел Чиж. Лэнкот телеграммой предупредил Гибневича, что репортер уже выехал, а через два дня, преследуемый всякими страхами, порожденными его беспокойной фантазией, отправил вторую телеграмму, на этот раз Чижу, требуя его немедленного возвращения в Варшаву. Чиж распоряжение выполнил, и уже на другой день Лэнкот с облегчением слушал его восторженные рассказы об «Искре».

— А кто вами там занимался? — спросил он небрежно. И когда услышал фамилию Гибневича, окончательно успокоился. «Отлично сделано дело», — констатировал он про себя. И, скинув с плеч эту заботу, уехал в Радом по делам «Голоса».

Лэнкот взял перо и начал новый абзац.

«Наше молодое поколение, — писал он, — выраставшее в первые годы после Освобождения, станет опорой грядущих начинаний, которые…»

Он остановился, подбирая нужные слова, «…которые превзойдут нынешние тем, что…» «Чем же?» — задумался Лэнкот. Неожиданно ему пришло в голову, что в жизни некоторые вещи повторяются через большие промежутки времени. Вот он снова ожидает возвращения Павла Чижа с «Искры». Так же, как несколько месяцев назад, звонит в редакцию, спрашивает, вернулся ли Чиж. И так же тревожится…

Однако жизненный опыт подсказывал Лэнкоту, что в подобных случаях вовсе не все повторяется с обязательной точностью. На этот раз он был готов ко всяким неожиданностям. Разве не может, например, случиться, что Гибневич захворал и Чиж попал в дурные руки? Ему уже представлялся Гибневич в постели, больной гриппом. Он снова отложил перо. «Ну, а если даже так? — он пожал плечами. — Стоит ли из-за такой мелочи расстраиваться?»

Но он знал, что мелкие неприятности и давно забытые промахи иногда месяцами живут где-то под землей и вдруг в самый неожиданный момент пробиваются на поверхность и цепкими, страшно цепкими побегами оплетают ноги.

Лэнкот встал из-за стола и, подойдя к телефону, набрал номер редакции. Дома на Фильтровой улице были серые, довоенные. В окне напротив девушка выбивала коврик. Из редакции ответили, что Чиж еще не приехал.