Антология современной швейцарской драматургии - Андри Байелер

АЛЬБЕРТИНА. Сбавь обороты.

ДЖАКУМБЕРТ. А все-таки интересно, почему благословение не волнует скотину. Ничуть. Овцы продолжают пастись, блеять и роптать. Ведь они доверяют Джакумберту, а я делаю, что могу, и без благословения святой церкви.

ДЖАКУМБЕРТ.

Путник, ты поднялся в Альпы,Вспомни тех, кто здесь подолгуСлужит, не сходя в долину.Тех, кто пост не оставляетНи в хорошую погоду,Ни в ненастье, ни в жару,Кто под снегом замерзает,Кто под градом коченеет,Спит без женщин, согреваясьЛишь глотком хорошим шнапсаИ затяжкою бриссаго.Вспомни, путник, и об овцах,Зажимающих хвостыМежду задними ногами.Аминь.

АЛЬБЕРТИНА (читает бульварную газету «Блик»), Роман с продолжением: И вот ему исполнилось 37. Джакумберт Нау испытал все страдания жизни. Лишь одно страдание еще не коснулось его: Смерть. Он видел столько смертей и беспомощно стоял и смотрел…

Альбертина не согласна с этой историей. Исправляя газетный текст, она одновременно читает его вслух.

И вот ему исполнилось 37. Джакумберт Нау испытал все радости жизни. Он ест и пьет, любит и живет без благословений и таинств и собирается так же умереть. Все, чего ему еще хочется, — это обнять черную женщину. Из-за цвета ее кожи и запаха.

ДЖАКУМБЕРТ. Черт бы побрал вашу общину. С ее хозяевами и скотиной и прочей дрянью. Я целый час перегонял овец через ручей. Одну за другой. Под проливным дождем. Мостки? Какой там! Завышенное требование, ясное дело.

Передразнивает старосту общины.

Община бедная. На мостки денег нет. Гляди в оба, Джакумберт, чтобы твои овцы не утонули.

Три часа под этим проклятым дождем, орешь, чертыхаешься, а кругом только блеянье и лай:

Бее-бее!! Пошли, пошли, пошли! Ну ты, чмо козлиное, пошел, кому говорят! Чтоб тебя! Гони его сюда, пес! И тех гони, черт! Гони их сюда, сюда!

Ну давай же, упрямый козел, утонуть хочешь? Ко мне, пес. Да иди же ты, наконец.

АЛЬБЕРТИНА. Джакумберт толкает их, пинает, колотит, пока не переправит через ручей все стадо. А под конец ему еще приходиться играть с ягнятами в святого Христофорчика. И снова он проклинает общинный совет и старосту, желая им отправиться к главному рогачу, в самую глубокую преисподнюю.

ДЖАКУМБЕРТ. Любовь — как лето. Только начнется, как уже кончается. Потому что соков не хватает. Потому что слишком кратко и без тепла и довольно влажно.

АЛЬБЕРТИНА. Но ты каждый год тоскуешь по лету, ждешь его. Потом оно наступает, а ты вдруг оказываешься внутри и не знаешь, что с ним делать, не знаешь, как это лето понимать. Вот я и спрашиваю тебя: что делать мужику вроде тебя с самим собой, если не хвататься своей культей за член, пока тот не восстанет против зловредных небес?

ДЖАКУМБЕРТ. Пришла бы ты в гости, я бы не хватался.

АЛЬБЕРТИНА. Я приду к тебе в гости.

ДЖАКУМБЕРТ. Пока не увижу тебя, не поверю.

АЛЬБЕРТИНА. Раз говорю, что приду — значит, приду!

ДЖАКУМБЕРТ. Разве это не значит, что те, кто живет в Альпах, имеют свою особую веру? Вера делает человека блаженным, а смерть — окоченелым. И еще: не верю я, что человек добр. Знаю, что я дурной. И ты тоже знаешь, что ты дурная.

АЛЬБЕРТИНА. Вот как? Спасибо, что сказал.

Послушай, пастор покончил с собой.

ДЖАКУМБЕРТ. Так и вижу, как он вешается на своем шарфе, этот поп, которого я проклял. Орган! Tutti!

Белки его глаз стекают на иудину бороду, как сперма. Вижу, как большие пасторские башмаки, тихо раскачиваясь над полом, указывают вниз.

Вот ты и висишь, проклятый поп! И думаю, что вижу перед собой всю блевотину, которую изверг Бог. Музыка! Туш!

Ты зачем принесла мне «Блик»? Разве я читатель «Блика»? Пусть его читает, кто хочет. Думаешь, мне интересны голые бабы на бумаге? Не то чтобы очень. Мне нужно тело в руках, тело в постели.

АЛЬБЕРТИНА. А когда ты получишь то, чего хочешь, уйдешь своей дорогой. Скотина ты, скотина, как Пизарро и его сатанинское отродье. Вахлак ты, Джакумберт.

ДЖАКУМБЕРТ. Но не читатель «Блика».

Джакумберт пишет письмо.

ДЖАКУМБЕРТ. Грейна, 17 июня две тысячи десятого, девять часов вечера. Дорогая Альбертина, тебе не нужно приходить в Агрену, это будет нехорошо. Расположение звезд неблагоприятно, и луна полная. А в полнолуние я больше люблю молодых женщин. Потому что они такие же бесстыдные, как я, и с ухмылкой ожидают смерти здесь, наверху, на Фуоркла Рамоза, где у травы цвет ржавчины и лето длится два дня, а любовь — одно мгновение.

Пока. Джакумберт.

АЛЬБЕРТИНА (Джакумберту). Ну что ты принюхиваешься? Ты же не барометр. Нет у тебя больше чутья на погоду. Ступай в свою хижину, ложись спать и оставь погоду в покое! Погода, она снаружи, на воздухе.

ДЖАКУМБЕРТ. Силы небесные! Пахнет снегом. Где этот хозяин, будь он трижды проклят? Я чую, снег пойдет. Где скотина? И хозяева куда-то делись. Чертовы лентяи.

Через три часа воды впятеро прибудет. Все тропы — как белые ручьи. Стадо застряло между рукавами реки.

Хоть бы снег пошел, тогда вода уйдет. Хоть бы снег пошел! Но тогда овцы поднимутся наверх раньше, и я не успею их догнать. А если много снега, что тогда? Крутой склон. Под снегом ничего не видать. Белые воды. Черная ночь. Неспокойное стадо. Ах, до чего боязно идти по белой воде.

АЛЬБЕРТИНА. Он боится утонуть ради хозяев.

ДЖАКУМБЕРТ. Хороший пастух не рискует жизнью ради стада. Пусть бы хозяева больше заботились о своей скотине. А нынче крестьянину не до скотины. Крестьянин угодил под колеса. Производит и производит то, чего и так больше чем достаточно. Он нутром чует, что никому не нужен, он чувствует, что разбогател. Вот почему добрый пастырь не рискует жизнью ради своего стада.

АЛЬБЕРТИНА. В чем дело, Джакумберт? У тебя больше нет мяса. Без мяса ты ничто. Ты не можешь жить на фруктах и овощах, тебе подавай мясо. Твои предки происходят от волков, тебе мясо подавай. Ты никогда не ешь досыта, тебе нужно мясо.

Глаза выпучены, морда сухая. Жужжат жирные мухи. Ворон ждет. Час настал. Овца ластится к Джакумберту. Хочет, чтобы он ее погладил. Кладет голову на плоский камень, словно хочет сказать: кончай. Час настал.

Топор снова и снова грохает по черепу. По спине дождем стекает пот.

Из ноздрей хлещет кровь, заливая белую морду. Джакумберт вздыхает, берет нож и взрезает глотку. Кровь пенится, глаз лопается, тело дергается и дрожит. Джакумберт переворачивает животное на спину, взрезает брюхо, нащупывает теплые потроха, давится своей блевотиной, берет себя в руки, роется где-то глубоко в теле овцы, вытаскивает осклизлые кишки, берет себя в руки, старательно выскребывает обе лопатки и кусок спины. Наваливает камни на то, что осталось для червей. Промокший насквозь, он скользит вниз по склону со своим красным топором. Как сейчас вижу перед собой эту картину: пастух, мокрый от пота и крови.

Сколько овец ты забил этим летом?

ДЖАКУМБЕРТ. Эта овца заболела. Что было делать?

АЛЬБЕРТИНА. Если так пойдет дальше, у тебя к отправке ничего не останется. Что ты там делаешь?

ДЖАКУМБЕРТ. Уши. Отрезаю ей уши. Для хозяина.

АЛЬБЕРТИНА. А теперь ты плачешь.

Джакумберт Нау семь раз поднимался в Альпы и проводил там лето с перерывом на две недели.

ДЖАКУМБЕРТ. Альбертина, гляди, они встали. Стоят одна за другой в утреннем тумане. Погляди. Похоже на белый шнур.

Одна, две, три, четыре, одна идет быстрее. Сколько их.

АЛЬБЕРТИНА. А ты стоишь и смотришь, любуешься и любуешься. Так и простоишь до Страшного суда.

ДЖАКУМБЕРТ. 14 августа из стада ушел большой баран, ушел в чащу, да там и остался. Я рассердился, говорю псу: «Пригони его». Не вышло. Делать нечего. Я сам спустился вниз, в кустарник, и попытался загнать барана назад, в стадо. Не вышло. Отзовись, думаю, ты же себе все рога обломаешь. Но упрямый баран так и не вернулся. А почему? Среди сотен овец ему понадобилась одна. Та, которую он не заполучил. Вот он и психанул. Из-за какой-то глупой овцы!

АЛЬБЕРТИНА. А ты? Ты же делаешь в точности то же самое. Торчишь там, наверху, прячешься от людей и потихоньку сходишь с ума из-за какой-то бабы.

ДЖАКУМБЕРТ. Вот еще!

АЛЬБЕРТИНА. Я помню. В третий или в четвертый раз, когда он заглянул в пивную на кружку пива, я ему сказала: «Джакумберт Нау, у меня нашлась бы для тебя плитка, маленькая практичная плитка. Когда остаешься с овцами наверху, около Трутг да Гамуч или на Фуортге, или где там еще, на ней можно сварить немного кофе или немного супу…»