Антология современной швейцарской драматургии - Андри Байелер

это будет немного это

как бы

Компостельно

Ж2. так надо идти прямо сейчас

Ж3. постойте

Надо подкраситься

потому что предупреждаю

возможно будет телевиииииидение

женщины быстро подкрашиваются

Ж2 к Ж1. ты и так хороша

Ж2. никогда ведь не знаешь

Ж1. ладно

я

совсем чуть-чуть

не то подумают мол эта хочет обратить на себя внимание

ВСЕ. «да

да так надо

чтобы

БОЛЬШЕ ТАК ПРОДОЛЖАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ»

УХОДЯТ

ВСЕ ПОЛУПЬЯНЫЕ. ОФИЦИАНТ ВДРУГ ВОЗВРАЩАЕТСЯ И ВЫХОДИТ К ЗРИТЕЛЯМ

ОФИЦИАНТ. я хотел

ПАУЗА

ОФИЦИАНТ. я хотел бы быть

цирковым

чтобы выразить вам

этот мир

сказать вам

онейроидно

сказать что все серьезно

но магический я

а вы мечтайте

а вы забудьте

что

Всему что провисло и сморщилось

нет места в этом мире

который спешит

Музыка или нет на вкус режиссера.

КОНЕЦ ЭТОЙ ВЕЧЕРИНКИ ДЛЯ ПЕРЕКОРМЛЕННЫХ ИНФОРМАЦИЕЙ ЛЮДЕЙ, РОЖДЕННЫХ МЕЖДУ 65-М И 75-М, КОТОРЫЕ СЧИТАЮТ, ЧТО ДЕЛА ПЛОХИ, НО НИКОГДА НЕ ОТКАЖУТСЯ ВЫПИТЬ ЕЩЕ ПИВА.

Лео Туор

«Джакумберт Нау»

© Limmat Verlag.

(Перевод с немецкого Э. Венгеровой).

__________________

* * *

АЛЬБЕРТИНА. Приходит однажды к Джакумберту какой-то мужик и хватает его за грудки. «В чем дело? — спрашивает Джакумберт. — Выкладывай, не юли». А тот: «Взгляд у тебя потух, тело обмякло. Но ты держись».

МУЗЫКАНТ. Что за тип?

АЛЬБЕРТИНА. Мужик как мужик. Говорит, взгляд потух, тело обмякло. Но ты держись. Уходит однажды от Джакумберта женщина. Уходит. Ничего не говорит. Душа моя как разорванная паутина. Господи!

ДЖАКУМБЕРТ. Настоящим желаю подтвердить, что два агнца вышеназванного Владельца, из коих один — баран-вожак, пали 26 августа на Галиньере, в ущелье, наверху, справа, примерно на уровне маленькой долины, что окружает пастбище, напротив Крап Гриса. Они слишком высоко забрались по склону Фонна, а тут пошел снег. Они попытались спуститься, вместо того чтобы подниматься. Пастух ничего не смог поделать. Ничего я не смог поделать! Стоял и смотрел, как они издыхали. Подпись: Пастух.

АЛЬБЕРТИНА. Я его помню. Он был не то чтобы высок ростом и не то чтобы красив. Плечи узковаты, грудь безволосая. Одна нога короче другой, я его еще издали по походке узнавала. Он редко спешил. Может, из-за этой ноги, может, потому что он то и дело останавливался, хватал бинокль и осматривался. Руки у него были чуткие. Но на левой руке все пальцы отсечены, кроме большого. Одно мне в нем нравилось: его глаза. Глаза у него были красивые.

Я не всегда понимала, что он говорит или думает. Но его слова меня заводили. Да и всегда ли нужно все понимать? Звали его Джакумберт, и названия его пастбищ тоже начинались на Дж. Джакумберт пропал, и пастбища, которые назывались на ту же букву, исчезли.

Когда я видела его в последний раз, он только и успел крикнуть: «Увидимся в аду. Все красавицы там, внизу. Адью!»

Ты спрашиваешь меня, кто такой Джакумберт. Как тебе сказать? Джакумберт просто мужик с Галиньеры. Галиньера — горный лабиринт. Галиньера — там, где даже куры имеют пастуха.

Ты пройди когда-нибудь через перевал. Увидишь всю скудость почв и словес. Может, почувствуешь призрачную душу того человека из плоти, которого я называю Джакумберт.

А если почувствуешь, значит, ты и есть Джакумберт. Или Альбертина.

Джакумберт сдвигает шляпу на макушку. Равнина Джакумберта не интересует. Piano della Greina Она внизу. Джакумберт уходит все дальше и дальше. Упрямо прокладывает тропу все выше и выше. Упрямо, как и его скотина. Он сдвигает шляпу на затылок, колотит палкой по камням, втыкает ее в дерн между камнями. Он упрям, как его скотина.

Джакумберт слышит, как она шепчется, переговаривается, жует. Джакумберт прислушивается к Пастырю, к долине, к ее шелесту, журчанью, рокоту. Дух и долина никогда не умирают.

ДЖАКУМБЕРТ. Длина моей кошки — ровно 74,5 сантиметра. При этом на хвост приходится 24 сантиметра, на голову и туловище — 41 сантиметр и на самый длинный волос в усах — 9,5 сантиметра.

Кошка очень удивилась, когда в одно прекрасное утро я принялся ее измерять. Он потерлась о двухметровую палку и в конце концов согласилась на процедуру. Потом потянулась, зевнула, изогнулась, прыгнула через порог во двор, немного подождала, махнула хвостом, прищурилась, два раза почесала лапой за ухом (такая у нее привычка), умылась по-кошачьи и в миг пропала, и пропадала до поздней ночи, так что мне пришлось вставать и впускать хитрюгу. Уж если что втемяшится ей в голову, она нипочем не уступит.

Вот беда, кошка на глаза не показывается. С чего бы? Ведь она всегда являлась, хотя бы пожрать и поспать.

АЛЬБЕРТИНА. Ничего твоя кошка не скажет, Джакумберт. И пес твой ничего не скажет. Но когда-нибудь ты увидишь, что им было что сказать, только они не могут и должны молчать.

ДЖАКУМБЕРТ. Эй, кошка, где ты шлялась?

Кошка ничего не говорит, трется о мои ноги, лакает молоко с блюдца, чистит усы, свертывается клубком рядом с собакой. Кошка с собакой и собака с кошкой.

АЛЬБЕРТИНА. Он гордился своей дочкой, которую прижила от него одна замужняя. А еще больше гордился тем, что имел ребенка именно от нее, что плевать ему было на мораль и закон и что никто ничего не заметил. Так что он, во-первых, потешился в свое удовольствие, а во-вторых, позаботился о своей породе, чтоб не вымерла.

Я знаю, зачем он рассказал это мне: чтобы от меня все все-таки узнали.

ДЖАКУМБЕРТ. Нет ничего лучше, как ходить босиком. Хоть оно и опасно. Как говорится, на кривой елке ворон каркает. Недаром попы, пока могли, запрещали ходить босиком.

Босиком — по болоту любви, босиком — по мокрой траве пастбища, альпийского луга, по ночной росе, когда влага пузырится между пальцами ног.

Как говорится, на кривой елке и ворон охрипнет.

Попы свое прокаркали и охрипли. Баста.

АЛЬБЕРТИНА. Какой же ты дурак!

Джакумберт не пришел на мою свадьбу.

ДЖАКУМБЕРТ. По старинному обычаю и закону, пастуху место в Альпах…

АЛЬБЕРТИНА. …написал он моему жениху в ответ на приглашение. И мой жених сказал, что понимает и не обижается, и дело было улажено. (Джакумберту.) Где твоя скотина, Джакумберт? Понятия не имеешь. Потерял надзор. Позволяешь скотине делать, что хочет. Торчишь в своем курятнике, предаешься мрачным фантазиям.

Ты еще в своем уме?

Даже Господь Бог не слышит той бессмыслицы, которую ты вопишь вслед своей скотине, потому что там, наверху, никого нет, Джакумберт. Так что, хренов пастух, можешь вопить, сколько хочешь.

Твои друзья, один за другим, понаделали со своими подругами детей. Только ты становишься все более одиноким, Джакумберт.

ДЖАКУМБЕРТ. Да, все вы выходите замуж и больше со мной не здороваетесь. Торопитесь украдкой, по-быстрому, сделать покупки, не улыбнетесь мне, не подмигнете. Нехорошо. Нельзя так себя вести. Вы становитесь мамашами, батрачите на мужей. К вам прикоснуться боязно, даже под столом. Замужем все вы черствеете.

Может, как раз сейчас твой жених надевает тебе на палец кольцо, и вы повторяете за пастором слова обета, который никогда не сможете исполнить.

Вы для меня мертвы, а я для вас. В замужестве любовь кончается. Влюбились, вышли замуж, пиши пропало.

МУЗЫКАНТ. Кстати, о попах, Джакумберт. Пастор просил тебе передать, что был наверху, исполнил свои обряды и передает тебе привет. И полицейский тоже там был и взял твои анкетные данные…

ДЖАКУМБЕРТ. …и тра-ля-тля и тру-ля-ля и передает тебе привет.

МУЗЫКАНТ. Точно.

ДЖАКУМБЕРТ. Это не в счет. Если пастор желает благословить скотину, ему положено прийти ко мне в горы, а не вещать свои благословления, все чохом, с парковки в долине. А полицейский, кретин этакий, пусть поцелует меня знаешь куда? Если поп такой нежный, что не может подняться в Альпы и сделать свою работу, как положено по совести, то уж лучше я сам благословлю свою скотину, а заодно и Альпы. К черту этого пастора и этого полицейского. И вообще, все, кто на букву п, — симулянты. Ленивый пастор, полицейский, лысые политики. Да еще пунтеглий, этот мерзкий ветер, смертельный для овец. Он снова и снова косит мои стада только потому, что пастор не дает себе труда пристойно, как положено, благословить мои Альпы.