Мариэтта - Анна Георгиевна Герасимова

она хотела посмотреть фильм по своей любимой книге «Великий Гэтсби», и мы пошли. Помню, как она захотела увидеть фильм «Жизнь других», про штази, она хорошо знала эту тему, и мы его посмотрели.

Меня никогда не ругали за разбитую, например, посуду. Ни одного сервиза не осталось, били их в основном я и мама, нечаянно роняли, а были очень красивые сервизы, например, родителям на свадьбу подарили, – я, когда выросла, очень жалела. Мама не любила много вещей, не привязывалась к ним, а папа любил и привозил из-за границы – он же был из дворянской семьи, у них все было (в остатках и воспомининиях): и крахмальные скатерти, и так далее. В романе папином все это описано.

В моем понимании он был из дворян, а она как бы из разночинцев, по Чернышевскому. Я все хотела, чтобы был уют, диваны, и папа вроде хотел, а мама нет, это считалось мещанство. Места нет, только для книг. Правда, мама умела как-то в мелочах уют создать, всегда были скатерти, потом из всяких стран стала привозить всякую красоту для дома. Но как-то мебели не было. Только письменные столы и простые спальные места. А мама любила мелкие красивые предметы – поставить на письменный стол кусок муранского стекла из Венеции, смотреть на него и радоваться.

Однажды летом я поехала к бабушке и деду в Казахстан, и там дедушка стал вести дневник моего поведения «75 ужасных дней». Мое поведение не отвечало его нормам как учителя школьного (он преподавал в техникуме историю). Возмущался, отчего родители не могли меня нормально одеть. С его точки зрения, у меня в тот момент не были воспитаны какие-то элементарные навыки – мыть посуду и так далее – то есть родители, по его мнению, меня не учили быту, а учили каким-то духовным вещам. Он хотел, чтобы был какой- то распорядок дня… я была безалаберная… я не замечала, что меня как-то там воспитывают, а когда попала к ним – тут уж я заметила. Папа на отца обиделся за этот дневник и передал его мне только в мои 30 лет. А дед лишь хотел помочь.

Итак, мы переехали на улицу Миклухо-Маклая в Беляево, и детство, в общем, кончилось. На меня взвалили уже быт и очереди, это 74-й год, началась плохая часть Советского Союза, и никто меня не переубедит, что «все было»… На меня повесили хозяйство, я с тех пор это возненавидела, я считала, это слишком рано. Считалось, что у родителей нет на это времени. И это так и было. Мама тогда как раз заболела болезнью Меньера – это страшные головокружения, весь мир переворачивается вверх ногами, и надо сесть на кровать или лечь на пол, чтобы не упасть. Видимо, это возникло на нервной почве. Эта болезнь не смертельна, но заканчивается потерей слуха. Диагноз ей поставили только лет через 20. Можно было позже ухо прооперировать, но она была против любого врачебного вмешательства, не любила лечиться и считала, что здорова. У нее не было такого: «Ну как ваши дела?» – «Да вот тянем потихоньку…» – она всегда отвечала: «У меня все прекрасно». Всегда смеялась над теми, кто говорит: «Да вот, скрипим потихоньку… ну как в моем возрасте могут быть дела…» и так далее.

Я никогда не могла (якобы) запомнить, какое у нее ухо хуже работает, мы всегда смеялись, она говорила: «Ну, у меня два уха всего, можно было бы и запомнить…»

Почему-то считалось, что все время нужно покупать книжки – так как в библиотеку ходить за каждой книжкой считалось пустой тратой времени, а надо работать дома (это же было по ночам) и не тратить время на дорогу. Гордость была в том, что у нас все лучшие книги есть дома – вся теория и история литературы, пушкинистика, чеховедение и т. д., все основополагающее. Перед переездом в Беляево все книги были посчитаны, каждая протерта от пыли на балконе (папа меня заставил) и уложены в коробки. Насчитали 5000 томов. Но сейчас, конечно, уже гораздо больше. Ведь прошло 47 лет. Масштаб средней районной библиотеки, а квартиры были маленькие, так что жить, конечно, было негде.

Поэтому, когда мы переросли и эту квартиру, папа решил, что будет еще и дача. Мы и книги туда не помещались. Что-то одно.

…У мамы было очень много всяких простых, но прекрасных украшений, три коробки разных бус, она носила дагестанский кубачинский браслет с 20 лет и до последнего дня причем он потемнел, а на фотографиях он везде блестящий. Потемнел от лежания в коробочке за последние полтора года… Я считаю, что она очень ослабла от сидения дома, она не могла так жить. Говорила: «как хорошо, что я дома, вот я все напишу…» Но организм ее привык к движению…

<А когда мальчики начались, ты делилась с мамой?> Сначала да, делилась, что мальчик не так посмотрел и так далее… а потом на папу переключилась, потому что папа знал психологию мужчин, он мне мог с мужской стороны подсказать – ну, не до деталей, конечно. Он очень внимательно меня всегда слушал и помнил все имена и факты. «Не повторяй, это ты мне уже рассказывала». Еще у нас была фраза: «Ну, я пока посплю, а ты, Маня, неси пока свою околесицу». Но он все запоминал прекрасно и давал хорошие советы.

Мама мне советовала быть гордой… Помню, что уже студенткой меня стали отпускать на каникулы в пансионаты, мы стали с подружками ездить, и никто меня не проверял. Она мне раньше говорила: «Ты забудь, это школа. В школе мы не выбираем, кто нас окружает. А вот когда ты поступишь в Московский государственный университет, там у тебя и подружки новые будут, и мальчики». Ну на филфаке – сама понимаешь: на 260 человек 60 мальчиков – всех, конечно, шустро разобрали. Все курили на сачке в университете, конечно… Я туда не ходила, вот и не досталось мне ни одного мальчика. У нас дома было не принято курить, я этого тоже не делала. Папа выпивал только за столом – но всегда говорил: в 19 лет не начинай сильно пить, сопьешься. А потом говорит: в 50 уже можно, не успеешь спиться! Я почти всегда слушалась папу и ни разу не пожалела.

…Мне не разрешали в гости подружек водить: «Они мешают, ты сама к ним ходи». Кому мешали мои подружки, которые сидят в моей комнате? Кому они мешают? Я страшно убивалась. А их гости приходили к маме