Мариэтта - Анна Георгиевна Герасимова

class="p1">R.I.P., Мариэтта Омаровна, вы были очень хорошим человеком, а это даже важнее прекрасных книг, по которым вас будут помнить.

Олег Чуб

АТЛАНТИДА ЧУДАКОВА Всю неделю прощался с человеком-глыбой и человеком-факелом, освещавшим большую часть моей сознательной жизни. А на исходе стало ясно – прощаться с такими людьми бессмысленно, поскольку они за пределами собственного физического существования никуда не уходят, навсегда растворяясь в нас – последователях, учениках, в своих текстах, книгах, подхваченных продолжателями интонациях и фигурах речи… Они до времени опускаются Атлантидой на свою неведомую глубину, чтобы в одно святое лето вернуться к нам воочию.

Уникальная Атлантида Чудаковой – это царство недосягаемой ныне академической культуры, помноженной на искренний народнический идеализм. Интеллигенция такого типа более, увы, не воспроизводится. Книжные черви, поучающие неразумный народ из Кембриджа – в изобилии; образованцы и полузнайки всех мастей, раздающие со своей мизерабельной колокольни направо и налево непрошеные советы – не ведают переводу. А Чудакова была одна – последний интеллигент-народник, мчащийся в ночи на одной упряжи с Чеховым и Короленко – в глушь, к «малым сим». По-донкихотски веривший в людей. Хотя верят (или просто хотят потрафить?) в народ многие либералы, но безоглядно ехала к ним лишь она одна – не ожидая благодарности, зачастую в такую тмутаракань, о которой никто в столичных салонах и не слыхивал.

Все благословенные Девяностые пассионария российской демократии, как отважная воробьиха, защищающая выпавшего из гнезда птенца, отстаивала идеалы русской интеллигенции, впервые за много веков освободившейся от пут государственной лжи и насилия. Критиковавшая – натурально, за дело – властей предержащих, но никогда не предавшая лично Бориса Николаевича Ельцина, навсегда оставшегося для нее рыцарем священной отваги. Как точно сформулировала тогда Лия Ахеджакова: «Там, где Мариэтта Чудакова – там наши духовные ценности».

А затем «пришли иные времена, взошли иные имена». Все изменилось до неузнаваемости. Говорить о многом стало не то чтобы нельзя, просто критически упала проводимость разговора: ты произносишь правильные слова, а все куда-то падает, словно в дощатый нужник. Модно стало снова звать Русь к топору, а не к знанию. Как говорит наш общий любимец Анатолий Чубайс, сегодня из институционального опыта Девяностых пригодиться не может практически ничего. Единственное, что осталось в нашем арсенале и что будет востребовано всегда – просвещение. Как могла, МО отстаивала необходимость публичной истории – для молодежи прежде всего. Чтобы построить новую Россию, нужно не только отрефлексировать опыт неудач прошлого, но и – что менее очевидно – выписать пантеон гражданских святых, олицетворяющих историю российской свободы. Своим примером Чудакова показала, как это делать, написав первую художественно- публицистическую книгу о Егоре Гайдаре для подростков.

Да – именно с юным поколением МО находила общий язык лучше всего. И неизменно отчитывала меня, когда я по-стариковски брюзжал при виде митингующих с уточками юнцов. «Лучше просветите их – они поумнее многих наших либеральных интеллигентов будут», с пылом убеждала МО. А с какой изящностью и элегантностью она преодолевала «сопротивление материала»! Дмитрий Сергеевич Лихачев называл это элевацией: скульптор преодолевает косность глины, художник – ограниченность красок. Будучи человеком старой формации, она с легкостью необыкновенной находила новые формы диалога, споро освоила интернет и социальные сети. «Культура есть многоканальная коммуникация!»

Однажды я пожаловался, что совершенно не технический человек – де, трудно овладевать современными интернет-технологиями. МО с укоризной посмотрела и спросила: «Это что вы такое сейчас сказали, я не поняла?» Пояснять стало неудобно – пришлось срочно становиться «техническим человеком».

А сегодня все это нужно продолжать – и уже самим. Не подвести.

– Встретимся, покажете, что получилось.

– Натурально!

Маша Чудакова

(Устный рассказ с письменными исправлениями и дополнениями)

Мама почему-то говорила, что у нее продолжительная (продолженная?) память началась в четыре года. Вместе с началом войны.

Но у меня не так, потому что я не она. И мама все время говорит: ну как же так, ты не помнишь себя с ранних лет? Не помню.

В коммуналке на Малой Остроумовской я себя не помню, конечно.

Лет с шести, когда мы ходили в байдарочный поход по реке Медведице – это уже семь, а не шесть, вот это уже я начала помнить себя хорошо – и то только потому, что были фотографии и походный дневник, и во мне выращивалась память об этом походе, и я его запомнила. Мы сплавлялись на байдарках по этой обмелевшей от жары Медведице и доплыли до Астрахани в итоге, а вернулись мы с мамой на пароходе. Они ходили в походы без меня в основном, меня бросали (я обижалась, но позже простила), но этот был легкий, и взяли меня.

Есть фотографии, как они ходили по Карелии, с Паперными в основном, сначала с папой Зиновием Самойловичем, потом с детьми – Вадиком и Таней. Жили мы тогда на ул. Тухачевского. Это был так называемый «кооператив» – первая собственная квартира. Чтобы вляпаться в 1964 году на много лет в выплату долгов, занять у 100 человек (был список фамилий) – это надо было быть очень смелыми и верить в свои силы по заработку. В основном заработки складывались из внутренних рецензий в журнале «Новый мир» – это называлось «cамотек». Платили по 15 р., если я не путаю. Тогда и подружились с К.Н. Озеровой.

Ну так вот, катались на байдарке, жрали икру в Астрахани прямо из брюха осетра, это считалось хорошо… Потом эта икра валялась дома в холодильнике «Север» (газовом?), очень много, ее никто не ел (никто – то есть я). Зато там я впервые увидела поляну земляники с тех пор фанатично люблю землянику. Есть фотографии ч/б, где я сижу с безумными глазами с этим богатством. Там были песчаные берега обрывистые, и в этих обрывах жили ласточки, и мы все это видели, пока плыли. Ласточки летали и пели, это было прекрасно. Ничего особенно важного не помню, лето было, все купались, родители таскали байдарку, потому что все обмелело, а я ничего не делала. А! помню ночевки в настоящих деревнях на настоящей русской печке.

Впервые увидела черно-белых свинок немыслимых, еще были лягушечки. Их я собирала в баночку в байдарке и любовалась. Потом они выпрыгивали обратно. Мама и сама была такая – очень веселилась, когда я рассматривала лягушечек, гусеничек… Они, видимо, взяли меня, чтобы развлекаться, они же молодые были. Я им поставляла каждый день какие- то новые впечатления, и они очень радовались с папой – они меня родили в 24, соответственно им было