Любимый незнакомец - Эми Хармон

Тогда он сжал ей запястье и дернул за штору, высвободил одну, а затем и другую руку, снова подхватил ее и ринулся к двери, почти уверенный в том, что шторы сейчас обхватят его за ноги и потянут за собой их обоих, увлекут в бездну, из которой ему едва удалось ее вытащить.

Он не закрыл за собой дверь и едва запомнил, как сбежал вниз по лестнице. Дани, холодная и недвижная, лежала у него на руках. Черт подери, какая она холодная. Ее нужно согреть. Он мог думать только об этом. Согреть ее и разбудить.

Прижимая Дани к себе, он почти бегом пересек лужайку у дома Рауса, которая хорошо просматривалась с оживленной в этот час мостовой. Наверняка это было то еще зрелище. Странно, что ни одна из проезжавших мимо машин не стала ему сигналить, что никто его не остановил, не вызвал полицию. Но солнце уже клонилось к закату, и небо зарозовело, и, наверное, со стороны могло показаться, что он просто несет на руках возлюбленную, а не бежит что есть сил, спасая две жизни, хотя позднее он и подумал, что в тот миг делал разом и то и другое.

Он ворвался в дом через прачечную, промчался по коридору и вбежал в ванную комнату, остановился, чтобы запереть за собой дверь и поблагодарить провидение за то, что Маргарет уже, вероятно, ушла домой, а тетушки, скорее всего, успели подняться наверх.

Он стряхнул ботинки, шагнул в широкую ванну, сел, устроив Дани у себя между коленей, и вывернул кран, пустив такую горячую воду, которую только мог вытерпеть. Ее голова безвольно откинулась ему на грудь, и он плотнее сжал ее в объятиях, но заметил, что с губ ее срывается чуть заметное дыхание, а когда прижал пальцы к ее горлу, то почувствовал пульс.

– Дани, – взмолился он, – Дани, где же ты?

Он коротко осмотрел ее. Три ногтя на левой руке и все ногти на правой руке кровоточили – значит, они какое-то время поболят, но пальцы все же не сломаны. Он прижал ее руку к губам, как родитель прижимает к губам ручонку ребенка, но знал, что утешает этим себя самого. Разве он целовал ее руки всего только прошлой ночью? Бог мой, за несколько часов он постарел лет на десять.

– Дани? – повторил он, убирая ей волосы со лба. Ванна быстро наполнялась, вокруг них заклубился пар, и ее кожа начала розоветь.

Потом она открыла глаза и словно очнулась. Она моргнула, моргнула еще раз и с озадаченным выражением лица чуть приподняла голову. К щеке липла мокрая прядка волос. Она смахнула ее.

– По своей комнате я совсем не скучала… зато скучала по этой ванне, – прошептала она.

Он чуть не рассмеялся от затопившего его облегчения:

– Неужели?

– Да. Она замечательно широка. Вы и сами видите. В ней так удобно подолгу сидеть.

– Так и есть. Мне она очень нравится.

– М-м. Хорошо. Это прекрасно. Я рада, – проговорила она. – Но почему… почему мы… здесь? Прямо в одежде?

Он утер капельку пота, катившуюся по его носу, и перекрыл кран. Платье Дани обмоталось вокруг его ног, к тому же он в суматохе лишился двух пуговиц на рубашке, и в широко раскрывшемся вороте виднелась его насквозь промокшая майка.

– Что последнее вы запомнили? – спросил он.

Она немного подумала и снова опустила голову ему на плечо:

– Зузана боится. Поэтому она наговорила вам всякого за завтраком. Она боится, что я ее брошу. Так же, как моя мать.

– И это последнее, что вы помните? – изумленно произнес он.

– Нет, – отвечала она. – Но теперь… теперь вы решите, что она сказала вам правду.

Ему казалось, что с завтрака прошла целая жизнь и все сказанное тогда не имело никакой связи с происходившим теперь.

– Правду? О чем?

– Со мной еще никогда не случалось такого, – прошептала она, не давая прямого ответа на заданный им вопрос. – Поверьте, я не сумасшедшая.

– Чего именно с вами еще не случалось? – настаивал он.

– Я никогда не теряла сознание. – Она замолчала и прижалась к нему. Вода, перелившись через край ванны, обрушилась на пол звонкой волной.

– Вам придется объяснить мне все в деталях, моя дорогая. Вы меня до смерти испугали. – Он сказал это резким тоном, но при этом с нежностью обхватил ее, приподнял и пересадил к другой стенке ванны. Ему нужно было оценить ее состояние. И разобраться в собственном.

– Простите, Майкл, – сказала она, но ему не нужны были извинения. Он жаждал понять.

– Вы уцепились за эти шторы. и в это же время что-то вцепилось в вас.

– Все было не так. Не совсем так. – Она снова задрожала, и он опять включил воду и усадил ее так, чтобы поток горячей воды лился ей на спину.

– Скажите мне, что вы видели, – не сдавался он.

– Я ничего не видела. – Она помотала головой, но ее выдал страх, мелькнувший во взгляде. – Там было темно. И холодно. Там не было ни имен, ни лиц, ни воспоминаний. Ни любви, ни жизни.

– Вы сказали: «Он не знает, кто он такой», – напомнил он твердым голосом. Ему хотелось ее утешить. Хотелось обнять ее, погладить ее по спине, поцеловать ее в лоб. Но это ничего не решит. Он снова выключил воду.

– Там не было имен, – произнесла Дани и скользнула вниз, так, что вода накрыла ей плечи. Она ухватилась руками за края ванны, притянула колени к груди, и он выпрямил ноги, вновь обхватил ее ими.

– В нем много людей, – мягко напомнил Мэлоун. – Вы и это сказали.

– Мне кажется, он в это верит.

– Что все это значит, Дани? – Он изо всех сил старался не торопить ее, но теперь совсем растерялся.

– Не знаю. Может быть, он как Павел. Может быть, он… как я. – Она поморщилась.

– Как вы? – повторил он.

– Как… Косы.

– То есть? – нахмурился он.

– Павел описывал свой дар – или свой недуг – как голоса. Они звучали у него в голове. Вера говорила то же самое, но она всегда слышала голос самой ткани: ткань говорила ей, чем ей хочется стать. Павел говорил, что ткань болтала без умолку и отбирала у него все мысли. Через три месяца после того, как я сюда переехала, с ним случился удар, и он умер, но, думаю, он сошел с ума задолго до этого. Может, Мясник тоже слышит голоса.

– Дани, а вы слышите голоса? – спросил он. – Вы верите, что в вас много людей?

– Нет. У меня все иначе. Со мной так никогда не было. –