Любимый незнакомец - Эми Хармон

– Хорошо. Значит, он не такой, как вы? – просто спросил он.

– Нет, – выдохнула она. – Нет. Не думаю. Но, Майкл, он странный. Он очень… странный. – Казалось, что она вот-вот разревется, хотя лицо ее оставалось по-прежнему гладким и она не отводила от него глаз.

Ах вот оно что. Ему показалось, что он наконец-то понял. Ее расстраивало не то, что она увидела, – точнее, не только это. Она боялась того, что он обо всем этом подумает. Ъог ты мой.

– В юности… я видел вещи, которых не видел никто другой, – сказал он.

– Какие вещи?

– В основном цвета. Ауры. Я думал, что их видят все… но потом мама объяснила мне, что я особенный.

– Ауры?

– Так она это называла. Я называл их тенями, хотя они были цветными и чаще всего яркими, а не темными.

– Что это были за цвета? – выдохнула она.

– Все мыслимые и немыслимые. Даже такие, для которых и названий-то нет. У каждого человека был свой цвет. У моей мамы – травяной. У отца – цвет ржавчины. У Молли фиолетовый… как небо перед восходом. Я видел их не все время, но достаточно часто, так, словно это была часть моей жизни. Когда умерла моя мать, цвета пропали. А может, я просто перестал их различать.

– Вы их больше не видите?

– Иногда вижу. Ваш цвет теплый… янтарный… как мед в лучах солнца.

Она ошеломленно глядела на него. Взгляд ее смягчился, щеки раскраснелись.

Он кашлянул. Хватит об этом.

– Дани, вы не странная, – сказал он. – Не в том смысле, который вы вкладываете в это слово. Вы всегда так говорите. Но на самом деле вы сильная, и хорошая, и мудрая. И добрая. В этих качествах нет ничего странного. Они – большая ценность.

Она улыбнулась – так, словно он даровал ей свободу, и, пока она с улыбкой глядела на него, ее чудные глаза наполнились слезами. Он резко встал, и вода рекой заструилась вниз по его одежде. Расстегнул рубашку, стянул ее, отжал, швырнул в раковину. Начал стаскивать с себя майку, и Дани потрясенно раскрыла рот.

– Не смотрите, – отрывисто велел он. Она тут же прикрыла глаза рукой, и тогда он проделал с майкой то же, что и с рубашкой. За майкой последовали штаны и носки. Трусы он не снял, только отжал края, а потом шагнул из ванны и взял с полки за раковиной полотенце. Он промокнул пол, чтобы она не поскользнулась, когда соберется выйти, обернул вокруг пояса другое полотенце, а третье положил так, чтобы она до него дотянулась.

– Я оденусь и принесу вам свой халат, чтобы вы смогли снять с себя одежду. Вам уже лучше?

– Да, – отвечала она, все еще не убирая от глаз ладони. Ногти у нее были обломаны, но она не сказала об этом ни слова. При виде ее израненных пальцев у него внутри что-то оборвалось, и когда он повернулся к двери, то чуть не упал. Может, ему все еще не стало лучше. Он шагнул в коридор, вдохнул полную грудь холодного воздуха и плотно закрыл за собой дверь. Но ушел он не сразу. Он еще постоял, прислушиваясь к Дани, боясь, как бы она не упала. Но за дверью послышалась возня, Дани принялась выжимать одежду и бросать ее в раковину, и тогда он, чуть успокоившись, отправился к себе за халатом, который пообещал ей.

Когда он поднялся наверх, Ленка и Зузана уже разошлись по своим комнатам, но в леднике нашлись холодная ветчина и картошка. Он разложил еду в две тарелки, наполнил молоком два стакана и начал есть, дожидаясь Дани. Он вслушивался в ее движения, заполняя пустоту у себя в животе.

Когда спустя полчаса она села рядом с ним за кухонный стол, то показалась ему спокойной и сдержанной. Но она старалась как можно осторожнее шевелить пальцами и ела словно через силу. Он ждал, наблюдая, как она ест, считая, сколько ей удалось проглотить, а когда она закончила, убрал обе тарелки. Когда она, с изможденной улыбкой, извинилась и встала, сказав, что ей хочется спать, он пошел за ней следом, будто преданная служанка.

– Майкл. Я просто устала. Вот и все, – сказала она.

– Я понимаю, – ответил он, пожелал ей спокойной ночи, но остался стоять у нее под дверью, ожидая, когда она выключит свет. Она его не выключала.

Он тихо постучался и, когда она разрешила ему войти, просунул голову в дверь.

– Можно мне просто посидеть возле вас? – спросил он. Грудь у него горела, ладони взмокли от пота. – Я… кажется, мне не по себе.

– Хорошо, – согласилась она и подложила руки под щеку. Зевнула, закрыла глаза.

Он сел на стул возле двери. Сиденье было обтянуто тканью, на которой перевивались вьюнки с мелкими желтыми цветочками, в корзинке у ножки стула лежали моток ниток и кружевные салфетки. Он уже видел прежде, как мелькали в воздухе пальцы Дани, вооруженные иглой и ниткой, когда она плела свои кружева. Ее руки всегда были заняты, всегда что-то делали, и он на мгновение задумался о том, действительно ли ей это нравилось или у нее просто не было выбора.

Он сцепил руки на коленях и откинул голову. На стене напротив двери висела фотография Джорджа Флэнагана и Дарби О’Ши в новых, с иголочки, костюмах, с одинаковыми ухмылками, а поверх рамки – цепочка с медальоном, на котором был изображен святой Христофор. Значит, Дани повиновалась тетушкам далеко не во всем и явно сама решала, как поступать с подарками от Дарби О’Ши.

Фотография была хорошая. Полная надежды. И страшно грустная. Джордж Флэнаган умер. Ни мужчины на снимке, ни медальон не могли уберечь Дани ни от чего. Он ее тоже не уберег. Всякий раз, закрывая глаза, он видел, как Дани безвольно висит, запутавшись пальцами в шторах.

– Майкл? – Она смотрела на него, морща лоб. Но губы ее оставались мягкими, нежными.

– М-м?

– Порой мертвые – их прежняя сущность – завладевают мной, как огонь завладевает стопкой старых газет. А порой… никакого огня вовсе нет. И я вижу одни лишь мелькающие образы, плоские, холодные и безличные. Как свеча за далеким, едва видным окошком, но надежды в них куда меньше. И тепла тоже.

– Чтобы поддерживать огонь, нужно много топлива. Люди страдают.

– Нет, из пламени выступает совсем не страдание. Из него выступает безнадежность. Когда мы перестаем верить… мы словно медленно лишаемся своей человеческой сущности.

– Перестаем верить – но во что?

– В любовь.

Он вздохнул шумно, протяжно, протестуя