Любимый незнакомец - Эми Хармон

обошли дом, проверили парадную и заднюю двери, удостоверились, что на улице нет машин. После этого они двинулись к наружной лестнице тем же путем, которым должен был подойти к ней Эмиль Фронек: они обогнули пустовавшее в этот час кафе и поднялись вверх по лестнице с таким видом, словно имели на это полное право. К несказанному удивлению Дани, Мэлоун постучал в дверь.

– Вы думаете, он еще там? – ахнула Дани.

– Нет, – ответил Мэлоун. – Но если он все-таки там и находится там по праву, он нам ответит. Если он вломился туда тайком, то постарается поскорее сбежать. Так или иначе, скоро мы все узнаем. Но вряд ли он еще там. Прошу, встаньте у меня за спиной и возьмитесь за поручень, на случай, если он решит выскочить через эту дверь. Не хочу, чтобы он сбил вас с ног.

Мэлоун снова стукнул в дверь и крикнул:

– Есть кто дома?

Теперь всякий, кто еще мог прятаться внутри, должен был понять, что они настроены очень решительно.

К двери так никто и не подошел.

Мэлоун вытащил из кармана небольшой чехол с инструментами, и спустя всего пару секунд замок открылся.

Едва дверь сдвинулась с места, как им в нос ударил омерзительный запах.

Они глядели в темную комнату, зажимая себе рукой рты и носы.

– Кого-то здесь вырвало, – выдавил Мэлоун сквозь зубы. – Прямо на диван. Надо думать, это был наш подвыпивший знакомец.

– Я это трогать не стану, – простонала Дани, не отнимая рук от лица.

– Я тоже. – Он указал на мокрые следы, уводившие от ванной к двери на улицу. – Может, там осталась его одежда.

Мэлоун прошел по квартире, велев Дани не двигаться с места. Она услышала, как он дернул цепочку от лампочки в ванной комнате, но свет не зажегся.

– Перегорела. Но тут ничего нет, только вода и рвота, – крикнул он. – Думаю, он перед уходом пытался привести себя в божеский вид.

Она подошла к дивану, прижав нос к плечу, чтобы дышалось хоть чуточку легче. Тот край дивана, где накануне лежали ноги незнакомца, тоже был весь перепачкан рвотой, но подлокотник казался относительно чистым. Она осторожно коснулась ткани и поморщилась, попыталась вслушаться, не отвлекаясь на омерзительный запах. И не почувствовала ничего, кроме грусти. Растерянности. А еще наслоений жизни, совершенно неразличимых. Бесполезных. Ей показалось, что она вновь услышала, как Джейкоб монотонно, нараспев повторяет медицинские термины.

– Ничего? – спросил Мэлоун.

Она помотала головой. Потом отошла в сторону и взялась за шторы. Мэлоун встал рядом с ней, уткнулся носом в согнутую в локте руку.

Шторы были темные, теплые. Они поглощали свет, проникавший через окно, и их тепло на мгновение перекрыло все прочие ощущения. Как одежда на трупе.

Дани пожала плечами и выпустила штору из рук. Ладони горели, словно она упала и оцарапала их о мерзлую землю, и она потерла ими о юбку. Это чувство – какое-то скрытое холодное течение – было ей незнакомо, и она не знала, что с ним делать.

– Пойдем отсюда, – настойчиво произнес Мэлоун. Но она помотала головой и снова взялась за шторы, заранее приготовившись – как, выходя из дома, готовишься к порывам ветра. Солнце светило так ярко, что она сощурилась: в его лучах ее веки изнутри окрасились красным. Она уткнулась лицом в пыльную ткань, и красное стало черным. Она закашлялась, и холод скользнул по ее щекам, по горлу, обжигая, как обжигает лед.

Ей нужно было узнать только имя. А потом она выпустит ткань из рук.

– Джейкоб? – прошептала она. – Это ты?

Отсюда он видел смерть. Он стоял прямо здесь, на этом же месте. Свою собственную смерть. Смерть отца. Смерть матери. Так много смертей. Но он ее не боялся. Он ее жаждал.

Нет. Не Джейкоб. То было вовсе не отчаяние измучившегося студента-медика, которого одолевала депрессия.

То было что-то другое.

Кто-то другой стоял здесь, вцепившись в эти же шторы и ожидая, пока наступит тьма. Стоял много раз. Ее руки превращались в когтистые лапы, цепкие и холодные. Она передвинула пальцы выше, на верное место. Вот здесь. Он был выше ее, и его руки сминали шторы вот тут, над ее головой. Его руки… но чьи это руки?

– Дани? – Голос Мэлоуна звучал далеко, будто бы у самого входа в пещеру, а она уходила все дальше в студеную тьму, и холод взбирался вверх по ее рукам и ногам, замедляя сердцебиение.

– Он не знает, кто он такой, – сказала она, но голос ее звучал тихо и пусто, а пещера вокруг все ширилась, и она уже не была уверена в том, что Майкл ее услышал. Она попыталась снова, с трудом ворочая ледяным языком:

– В нем много людей.

– В ком?

Голос Мэлоуна звучал так же слабо, искаженно, как ее собственный голос, и она попыталась ответить ему, сказать, чтобы он подождал. Она попыталась отпустить ткань, но больше не чувствовала пальцами никаких штор. И себя саму тоже не чувствовала. Она была лишь одной из множества душ, паривших в ледяной тьме.

– Кто вы? – спросила она у них. – Как вас зовут?

Послышался шепот множества голосов, словно целая колония летучих мышей сорвалась с темной громады камней у нее над головой. Но этот шепот ей ничего не раскрыл. Она лишь поняла, что она не одна.

– Я помогу вам найти имена, – проговорила она. Слова растворялись во тьме, едва сорвавшись у нее с губ.

Ей нужно было их коснуться. Она не могла им помочь, не дотронувшись до них. Но у нее не было рук. И глаз. И ушей. И языка. И имен тоже не было.

* * *

Дани не выпускала шторы из рук. Она вцепилась пальцами в складки ткани и держалась за них, закрыв глаза, подгибая ноги, – золотоволосая ведьма, прикованная к позорному столбу, едва ли сознающая, где она. Все это совсем не походило на то, как обычно вела себя Дани, читая ткань, – на то, как она словно погружалась в забытье, на то, как расширялись при этом ее зрачки, как что-то искали пальцы.

Он подхватил ее на руки и отступил от штор, пытаясь высвободить ее руки.

– Отпусти, Дани, – прорычал он, но она не послушалась. Пальцы ее походили на сосульки, острые, хрупкие, и он испугался, что может их сломать, если попытается вырвать у нее из рук шторы.

Он опустился на колени, по-прежнему держа ее на руках, используя вес ее тела, чтобы себе помочь. Она дернулась и вытянула руки еще сильнее, но не разжала пальцев, а ткань потянулась за ней.