Пулковский меридиан - Лев Успенский

— «Петропавловск»! — шептал он. — Вот дал, так дал!

Иногда же, если ветер налетал как раз в эти мгновения, красноармеец слышал и иное: трудно изобразимое хриплое мяуканье, смешанное с гулом, грохотом, свистом. Это там, высоко в небе, проносился выпущенный кронштадтскими тяжелыми пушками снаряд.

— Ишь… пошел… — сосредоточенно бормотал часовой. — Получайте. Нате вам!..

Бывали мгновения, когда на короткое время, на пять или десять минут, смолкало все. Но тогда тотчас же из-за ораниенбаумских построек как-то понизу приходил совершенно другой грохот, более многообразный, сухой, звонкий, состоящий из многих перебивающих друг друга голосов.

— Полевая бьет. Где же это? К Ижоре, слыхать!

Часовой стал на пост в восемь часов. Когда он шел сюда вслед за разводящим, вокруг уже грохотало. С тех пор прошло полчаса, а гул все нарастал. Не так давно один разрыв ахнул так неожиданно близко, что постовой, шагавший в этот миг спиной к городу, резко выпрямился и обернулся. «Никак по нас начинают сыпать?» — тревожно подумал он.

Мало-помалу часовому наскучило маршировать так взад и вперед по краю пустого шоссе.

Он ушел в будку. Однако десять минут спустя он открыл дверь и снова появился снаружи, несколько удивленный.

Солнце на закате осветило розовым теплым светом все шоссе.

Вдали, по шоссе, поблескивая порою красным, приближалось к нему нечто очень странное, непонятное. Не то там шел человек на очень высоких металлических ходулях, не то совсем низко над землей двигалась какая-то чудная летательная машина. Был такой момент, когда часовой подумал: «Да ну! Парнишка на жерди балуется…» Но в следующий миг странный предмет наклонился, вздрогнул и, блеснув, как блестит спицами велосипед на завороте, переместился на противоположную кромку дороги. Потом он передвинулся к ее середине, затем снова прижался к канаве.

Красноармеец встревожился слегка: не подвох ли какой-нибудь? На войне, да еще в прифронтовой полосе, все новое, странное не только может, но и должно вызывать подозрение. «Самокат, что ли?»

Действительно, по шоссе от Петергофа катился, вихляя и раскачиваясь, по направлению к заставе велосипед, но какой?

Издали видно было только одно огромное колесо — метра полтора без малого в диаметре. Высоко над ним, на уровне головы человека, сжавшись, сидела маленькая фигурка. Лишь когда странный ездок приблизился, стало ясно: за большим колесом весело бежало по земле второе, совсем маленькое, а ехал на удивительной машине сероглазый малый лет тринадцати. Он подкатил к воротам, не замечая постового, и, точно сбитый выстрелом, слетел со своего высокого сиденья в тот миг, как его окликнули:

— Эй, парень, стой! Куда едешь? Пропуск!

На мальчике была коротенькая суконная куртка поверх русской рубашки, порыжелые брючки, заплатанные ботинки, серая кепка на голове.

— Дяденька! — заговорил мальчуган, торопливо, но осторожно кладя свое чудо механики на обочину дороги. — Тут вон за поворотом красноармеец на самокате, больной, свалился. Он сюда ехал в штаб. Говорит: «Беда!» Сыпняк, наверно. Обморок сделался! Он свалился, ногу разбил — страсть! Ехать, ну ничуть не может… Жар у него, так и горит весь. Велел дуть, что духу есть до штаба. Велел, чтобы за ним приехали. Сумка у него, бумаги… Где штаб-то у вас?

Часовой заколебался. Он в упор смотрел на странного вестника, на коренастого некрасивого мальчишку, в волнении плясавшего перед ним. Лицо мальчишки было мокро и грязно от пыли, смешанной с потом; короткий круглый нос весь покрылся каплями; красные уши торчали из-под кепки. Шугнуть? Кто еще там заболел, что за ахинея?! Или позвонить в штаб?

— А сам-то ты куда едешь, парень? — сомнительно спросил он, приглядываясь к парню и так и этак.

— Да на Красную Горку… К папке…

Часовой поднял голову.

— На Красную? А кто же там батька-то твой? Кем он там?

— Начальник рабочего отряда! — охотно и не без гордости ответил хлопчик. — Наш, путиловский рабочий отряд… Новый…

В этот миг небо справа, над Кронштадтом, снова тяжело осело, опустилось.

Ох! Ох! Ох! — глухо и низко ахнуло оно.

Красноармеец нахмурился.

— Вот что, малыш! — вдруг решительно выговорил он. — Я тебя одного пустить в город без пропуска не могу. Время не такое. Понимать надо. С поста сходить часовой без разводящего опять же правов не имеет. К папке, к папке! Ишь ты! На Красную Горку едет! Ставь свою чуду здесь, заходи в будку, ложись, отдыхай. Пойду в штаб, отдам тебя — пускай доведут. Там уж тебе про твоего папку объяснят, что к чему, на Макарьевой-то даче. Скажи на милость, к папке он собрался, а?

Мальчишка явно огорчился. — Да я… Да дяденька… — начал было он. Но часовой, закинув винтовку за плечо (вместо ремня она висела на тонком шпагате), взял велосипед и, перенеся его за канаву, решительно прислонил к своей зеленой будочке. Мальчик уныло огляделся кругом, недоуменно осмотрел черные скульптурные украшения арки, шоссе, постройки и покорно скрылся в карауле. Снова все стало пусто и тихо вокруг. Тихо, если не считать непрерывного и все сгущающегося грохота стрельбы.

Мятежники форта Красная Горка вели в эти часы огонь по кораблям «Петропавловск» и «Андрей Первозванный», вышедшим на траверз Толбухина. Корабли в свою очередь усилили ответную стрельбу. Примерно в это же время красные части в нескольких километрах за Ораниенбаумом пошли в атаку на станцию Малая Ижора, заняв и ее и деревню того же имени. Красноармеец же, несший службу охранения у внешних городских ворот, позвонив начальству, спокойно продолжал разгуливать возле своей будки.

Когда уже смерклось, он заметил далеко, за поворотами сереющей во мгле дороги, отблески бегущего, непостоянного света автомобильных фар. От Петергофа шла машина, может быть, две или три.

Они вынырнули из-за поворота, быстро добежали до арки и остановились с невыключенными моторами, подрагивая и пофыркивая. Шофер передней соскочил осмотреть что-то в моторе. Пассажиры протянули часовому листки пропусков.

— Гремит? — спросил сидевший впереди невысокий военный. — Это хорошо, коли гремит…

Он слегка склонил голову, вслушиваясь в гул стрельбы с кораблей, покрывший теперь все остальные звуки.

— Так… А ваш пропуск, товарищ?

Часовой проглядел и вернул пропуск говорившего. Второй человек, темноволосый, в шинели, в фуражке, курил короткую трубку. Он тоже протянул свою бумажку… На ней темнела какая-то необычная треугольная печать. Часовой отнес пропуск к фарам, на свет.

— Э, смотреть нечего! — нетерпеливо проговорил около него кто-то из подъехавших на втором автомобиле. — Едет член ЦК партии, уполномоченный Совобороны. Скорее!..

— Позволь, мил человек, — ощетинился неожиданно часовой. — Я свою службу исполняю… Должен я проверку делать или нет? Вы — власть, и я — власть!

— Верно, товарищ! — сказал тогда сидевший в первой машине, и южное лицо его озарилось красноватым отблеском трубки. — Верно! Все проверяй собственными глазами! Не мешайте ему, товарищи! Он свое дело знает.

Часовой покосился в ту сторону. В полумраке он увидел на секунду правильный нос, темные усы, пристальные глаза, строгую глубокую складку, резко надломленную между бровями…

«Совет Рабоче-Крестьянской Обороны — с трудом, почти по складам, прочел часовой — ко… командирует члена своего, члена Центрального Комитета…»

— Понятно, товарищ. Можете формально проезжать… Препятствия не имею…

Когда все пропуска были просмотрены, шофер спросил дорогу до Малых Ижор. Часовой объяснил. Машины тронулись. Жидкий свет фар запрыгал по белым стенам ораниенбаумских построек. Вокруг часового сразу спустилась темнота, большая, чем на самом деле, по контрасту с яркостью электричества.

Со стороны моря теперь поминутно возникали бледные желто-розовые зарницы скрытых лесом вспышек. Легкий ветерок нес оттуда в тот день не только обычную зябкую сырость большой воды, но и странный, еле ощутимый кисловатый запах. Запах современного артиллерийского боя. Пахло порохом, но бездымным.

Некоторое время спустя, когда пришла смена и часовой сдал пост, он, поговорив с разводящим, зашел в будку. Давешний мальчик спал, прикорнув на лавочке. Красноармеец с трудом растолкал его, вывел на улицу и сам, взяв странный велосипед рукой под седло, погнал в город. Разводящий шел рядом, а за ним, крутя головой, немилосердно зевая, тыча носом, тащился этот паренек. Было уже поздно, когда они добрались до штаба.

На западной окраине Ораниенбаума, за вокзалом и морской пристанью, и сейчас стоит кубический двухэтажный коричневый деревянный дом с вышкой. Он расположен на берегу небольшого прудика.

Дом этот имеет свою историю. До революции он принадлежал богатому человеку, некоему Макарову, экспедитору крупнейшей черносотенной газеты «Новое Время», той самой, которую в насмешку называли «Чего изволите?»