Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

а другие – «гичи»[67], эта байка отпугивала любопытных. И сочинила я ее не на ровном месте: белого паука видела своими глазами, но он был размером с кончик пальца и потому на белок не покушался.

Ежели не знать, где вход в Индейскую пещеру, то и с десяти футов не разглядишь. Его прикрывала роща невысоких деревьев, цветущие кустарники, подсолнухи и плющ, вьющийся по скале, – получался этакий зеленый холмик. Нипочем не догадаешься, что под ним скрыт темный проем, незаметный даже с наилучшей точки обзора, от ручья, куда на рассвете и в сумерках по очереди приходили напиться олени и койоты. Пещера была изолированной, располагалась на полпути к вершине хребта, в безлюдной части леса, в стороне от дорог: ближайшая, считавшаяся хоть немного проезжей, проходила как минимум в полумиле отсюда. Любому, кого сюда заносило, скажем всаднику, скакавшему по старым бизоньим тропам через холмы и вздумавшему остановиться напоить лошадь, незачем было выбираться из оврага и подниматься по гребню.

Все это делало пещеру почти идеальным убежищем для беглецов. Хотя, конечно, под ее сводами оказывались не только они. Пещера служила любовным гнездышком, убежищем от непогоды, стоянкой для отрядов индейцев чероки – словом, пристанищем для всех тех, кому требовалось теплое, сухое и укрытое от посторонних глаз место. За минувшие годы я нашла там кости животных, мундштуки от трубок, остатки костра и разбитую чайную чашку. На мягком известняке у входа некие «А» и «Д» вырезали свои инициалы. В задней части, где пещера сужалась практически до щели, в которую могло протиснуться лишь небольшое животное, предыдущий обитатель нарисовал на стенке целую охотничью сценку: отряд пеших людей с луками, стрелами и копьями, лося и медведя. Даже мои усталые глаза хорошо различали в тусклом свете росчерки угля и красной охры.

Стояла такая тишина, что слышно было дыхание бабочки. Я свистнула. Посвистом щеглихи. Ответил другой щегол. Самец. Я отодвинула в сторону ветки сирени и вошла.

Гость уже ждал меня.

– Спасибо, миссус, – сказал он, в один присест съев принесенную мной еду и выпив чуть не полгаллона воды. Потом громко рыгнул и тут же покраснел. – Прошу прощения.

Я улыбнулась, порылась в корзине и достала рулон тряпок и небольшую кастрюльку.

– Дай-ка гляну твою руку.

Он порезался. Рана пока не гноилась, но чтобы этого и не случилось, ее следовало почистить и обработать. Он морщился, пока я занималась его рукой, но ничего не сказал, а только благодарно улыбнулся.

– Как тебя зовут?

– Хар… Генри, миссус.

Я снова улыбнулась. У молодого человека явно имелись манеры.

– А фамилию ты себе выбрал? Какая была у твоего хозяина?

– Да, выбрал, – поспешно ответил Генри. За резким тоном ощущалась история. – Джонсон. Это… пусть будет Джонсон. Моего отца звали Джон.

– Хорошо, мистер Джонсон. – Я похлопала его по руке. – Готово. – И протянула сложенный кусок полотна и мазь. – Прежде чем лечь спать, сними повязку, промой чистой водой и осторожно промокни. Дай ране подсохнуть на воздухе, а когда соберешься уходить, снова тщательно забинтуй.

Я хотела спросить парня, откуда он и куда направляется, но не стала. Мне следовало накормить гостя, обработать раны и подготовить к следующей остановке в его путешествии. Когда, где и какой будет эта следующая остановка, меня совершенно не касалось и, скорее всего, не было известно ему. Впрочем, новоявленный мистер Джонсон без колебаний удовлетворил мое невысказанное любопытство.

– В Канаду направляюсь, миссус, – пояснил он. – Для кого-то там земля свободы, надеюсь, и для меня. Двоюродный брат нашел работу на ферме в Онтарио, недалеко от города Амхерстбург, туда и иду.

– До свидания, мистер Джонсон, – сказала я, прежде чем покинуть гостя. У меня сдавило горло, глаза наполнились слезами: что-то в этом парне такое было. В голову пришли слова Долли, и я добавила: – Ступай с Богом – Vaya con Dios. Иди с любыми богами, каких только сможешь найти.

* * *

По дороге домой он все никак не шел у меня из головы. Такой молодой, такой решительный. Как яростно сверкнул глазами, заявляя, что не станет брать фамилию своего бывшего хозяина. И как ярость сменилась огоньком надежды, когда он заговорил о Канаде и ферме, где будет работать. И жить.

Сколько лет Генри Джонсону? Восемнадцать? Двадцать? Где-то там, в мире, мои Илай и Седрах, почти ровесники ему. И Александру когда-нибудь исполнится восемнадцать или двадцать, если боги будут с ним. Если его не убьет изнурительная работа, не продадут вниз по реке в Луизиану рубить тростник, если он не подхватит легочную хворобу или еще какую-нибудь заразу, если не начнет прекословить белому человеку и не получит пулю в лоб, пытаясь постоять за себя, высказывая свое мнение и действуя по своему усмотрению. Мысленно я представляла, как растет и взрослеет мой мальчик, а он навсегда останется моим мальчиком, заберут его Расселы или нет.

Вот Александру пять лет, вот двенадцать, длинноногий и худой, голос ломается, скачет от высокого к низкому, вот… пятнадцать, шестнадцать… слишком рано повзрослел. Жаждет быть хозяином самому себе.

Я уже и не помню, скольким пробиравшимся на север, на запад или куда-либо еще за пределы Вирджинии помогла пересечь эти глухие края. Я видела следы ударов плетью, лечила лодыжки и запястья, истертые и кровоточащие от цепей, слышала истории об изнасилованиях, разлуках и смертях. Многих смертях. Жизни этих людей зависели от меня, а моя жизнь принадлежала им. Я ходила за ранеными, усталыми, больными и готовила мертвых в последний путь. А живых отправляла дальше с лучшим напутствием, какое было у меня на сердце. Но сейчас впервые за долгое время позволила себе задуматься, а не отправиться ли и мне в путешествие. Из-за Александра.

Какая жизнь ждет его здесь? Перси Рассел по натуре человек не жестокий, но у всех бывают тяжелые времена. Он заберет Александра и, рано или поздно, решит заработать на «славном негритянском парне»… И Маккалох… Годовалый Александр такой милый. Но вырастет ведь и перестанет быть милым… Почему так?

Сбежать? Обрести свободу для себя и мальчика путем, проложенным Долли и остальными? Пора? Если двинуться сейчас, придется нести его, но скоро, очень скоро мы окажемся в этой пещере, а потом направимся в Пенсильванию, или в Огайо, или, например, в Канаду, о которой говорил Генри Джонсон.

Эти мысли крутились в моей голове, пока я спускалась от пещеры по гребню скалы, а потом по тропе, ведущей к ручью. Теперь оставалось пройти вдоль его русла и, перевалив через холм, оказаться в дальней части земель Маккалоха. Уже на полпути к ручью я услыхала мужские голоса, собачий лай и очнулась от забытья, навалившегося на меня