Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо

Поведение Нико никак нельзя было назвать антисоциальным. Он никогда не нарушал никаких правил и законов, включая и довольно жесткие порядки, установленные в его школе. Мальчик не был и жадным, ничто в его поведении не указывало на тайную жажду обладания чем бы то ни было. В общем, случай Нико оказался абсолютно нетипичным. Хулио признался себе в том, что до сих пор не смог подобрать к нему надежную отмычку.

Нико вел себя очень осторожно, подловить его на чем-нибудь было практически невозможно. При этом его презрение к общепринятым нормам морали было абсолютно очевидным. Он прекрасно знал, как они формулируются и где проходит их граница, следовательно, имел все возможности балансировать на грани и издеваться над тем сводом правил, который предлагало ему общество. Впрочем, там, где от него требовалось демонстрировать хотя бы внешнее уважение к людям и законам, он без возражений так и поступал, ни больше ни меньше.

У психолога возникало ощущение, будто его подопечный абсолютно уверен в том, что все вокруг пропитано ложью и фарисейской риторикой, все моральные кодексы представляют собой набор слов, лишенный всякого смысла. Все люди, называющие себя достойными и положительными или даже принимаемые окружающими за таковых, на самом деле только притворяются.

Обдумывая возможные причины такого отношения мальчика к жизни, Хулио раз за разом возвращался к его семье. Судя по всему, корень проблемы находился именно там, в ближайшем окружении ребенка. Омедас был уверен в том, что рано или поздно ему удастся докопаться до дна этого черного колодца. Не бывает хороших семей без какой-нибудь мрачной тайны, посвящать в которую посторонних никто не собирается. Оставалось только ждать и внимательно присматриваться к тому, что происходило в этом доме. Рано или поздно истинное положение вещей должно было ему открыться.

На этот раз семейный ужин не удался. Хулио Омедас сидел за столом и все время ощущал на себе пристальный, весьма заинтересованный взгляд сестры. Она уже знала, что Кораль Арсе приходила в клуб и что Хулио долго беседовал с ней. Лаура не смогла отказать себе в удовольствии рассказать об этом матери. Омедас понимал, что разноса со стороны Патрисии ему не избежать, и заранее продумывал тактику защиты.

— Ты же говорил, что больше не будешь встречаться с ней, — с упреком в голосе заявила Патрисия. — Мы ведь с тобой договаривались!

— Успокойся, сестренка. Я знаю, что делаю.

— Ну да, конечно. Ты всегда прекрасно все знаешь.

— Патрисия, пожалуйста, не начинай.

Лаура выжидательно молчала. В последнее время ее мать и дядя частенько обсуждали за столом странные, непонятные и потому очень интересные вещи. Вот и на этот раз разговор зашел о той женщине, с которой девочка наконец познакомилась. Вот она, оказывается, какая — бывшая подруга и почти невеста Хулио!

— Ты на себя посмотри, — продолжала наседать на брата Патрисия. — В твоем-то возрасте путаться с замужней женщиной с двумя детьми да еще с той самой, которая совершенно по-хамски бросила тебя двенадцать лет назад. Пройдет немного времени, и ты сам себя за это презирать будешь.

Хулио исподлобья посмотрел на Лауру. Ему было не по себе оттого, что девочка присутствовала при этом разговоре.

— Ни с кем я не путаюсь, как ты изволила выразиться, и делать это не собираюсь. Что я, по-твоему, совсем идиот?

— Идиот не идиот, но мазохист — это точно. Тебе нравится заниматься самоистязанием.

— А сколько ты надо мной издевалась?! Думаю, что свою квоту я на много лет вперед выбрал.

Патрисия посчитала ниже своего достоинства отвечать на этот упрек и продолжала гнуть свою линию:

— Не понимаю, почему ты никак не закроешь для себя эту страницу из прошлого. Мало ты от нее натерпелся? Так нет же, стоило увидеть — и он опять за старое. Ты ведь и сам не понимаешь, что делаешь. То говоришь, что у тебя нет никакого желания видеться с ней, то сам подстраиваешь свидания.

Хулио мысленно не мог не признаться себе, что сестра в какой-то мере права. Более того, она просто бередила в его душе незажившую рану. Да, Кораль действительно однажды уже бросила его, а он не нашел в себе сил ответить отказом, когда она попросила о помощи.

— Ты пойми, я ведь оказываю психологическую помощь…

— Ладно, кому ты это рассказываешь? — перебила его Патрисия. — Хулио, не пытайся обмануть ни меня, ни себя. Уж мы-то с тобой друг друга знаем. В первый раз, когда мы заговорили с тобой об этом, ты сказал, что ноги твоей больше в этом доме не будет. Проходит немного времени — и что я узнаю? Да ты ее, оказывается, и в шахматный клуб приглашаешь!

— Патрисия, ты ведь всего не знаешь. Речь идет о другом. У меня в этом деле есть свой личный интерес.

— Это я как раз прекрасно понимаю. Вот только хотелось бы знать, к кому у тебя этот самый интерес: к мальчишке или к его мамочке?

Хулио сурово посмотрел на сестру. Она почувствовала что-то в его взгляде, вдруг обернулась к Лауре и попросила ее уйти в свою комнату.

— Что, опять? — возмутилась девочка.

— Мы с твоим дядей хотим поговорить наедине. Нам нужно обсудить то, что тебя не касается.

Лаура недовольно вышла из кухни, демонстративно шаркая подошвами по полу.

Вскоре сосед-тромбонист вновь взялся за свое грязное дело. На этот раз ему заблагорассудилось спуститься вниз, в маленький дворик, где было прохладнее, чем у него в квартире. Оттуда он мог с еще большей уверенностью оповещать всех соседей о своем присутствии в их жизни, издавая душераздирающие завывания и хрипы.

Лаура открыла окно и посмотрела вниз. Как обычно, послышались какие-то вялые возгласы протеста, кто-то с верхних этажей крепко выругался в адрес непрошеного музыканта, затем, словно пулеметная очередь, послышался звук закрываемых ставней. Таким способом соседи пытались хотя бы немного отгородиться от рулад, издаваемых тромбоном толстяка. Лаура вдруг поняла, что этот загадочный человек занимался вовсе не музыкой. Нет, в такой форме он вел свою тайную, партизанскую войну против всего мира. Музыка его интересовала в последнюю очередь. На первой позиции стоял акт мести, совершаемый почти каждый вечер. Этот тип явно находил удовольствие в том, чтобы доставать ближних.

«Интересно, что такого плохого сделали ему люди? После каких мучений и переживаний он стал таким?»

В какой-то момент толстяк-тромбонист перестал дудеть в свой инструмент и почему-то начал хлопать себя по карманам. Вскоре Лаура поняла, что у него зазвонил мобильник. Он положил тромбон на асфальт и удалился в подворотню, чтобы поговорить. В том, что касалось его личных разговоров, он, видите ли, всецело выступал за обеспечение неприкосновенности своей частной жизни.

В этот момент в голову Лауре пришла одна мысль, которая показалась ей забавной и даже по-своему благородной. Она выбежала из квартиры, стремительно спустилась по лестнице в подвал и уже оттуда поднялась во дворик. Сосед по-прежнему говорил о чем-то, стоя в подворотне. Зато тромбон лежал прямо перед выходом из подвала, как на ладони.

Лаура посмотрела вверх. Все окна были плотно закрыты, никто из соседей ни высунулся, чтобы посмотреть вниз, во дворик. Лаура поняла, что чем дольше она будет размышлять, тем меньше вероятность, что ей хватит решимости осуществить задуманное.

Затаив дыхание, девочка выскочила во двор, схватила тромбон и вновь убежала в подвал. Через окошко в двери она видела соседа, который все так же стоял спиной к ней с телефоном, прижатым к уху. Лифт ждал с раскрытыми дверями.

Ни Патрисия, ни Хулио не услышали, как Лаура выходила из квартиры и вернулась обратно. Она сразу же проскочила в свою комнату и заперла за собой дверь. Только теперь девочка могла вздохнуть свободно. По крайней мере, здесь она была в безопасности.

Некоторое время Лаура внимательно разглядывала инструмент, который блестел так, словно был сделан из серебра. Она с трудом представляла себе, как можно играть на такой здоровенной и неудобной штуке. Ей было весело и в то же время немного страшновато.

«Ничего, мама, если что, поймет меня», — подумала она, выключила свет и осторожно выглянула во двор.

С момента преступления прошла пара минут, и толстяк вновь появился во дворике. Несколько секунд он тупо смотрел на то место, где еще недавно лежал тромбон, и явно не мог осознать случившееся. Музыкант стал вертеться на одном месте, оглядывая пространство вокруг себя, чем живо напомнил Лауре разгневанного циклопа, одураченного Одиссеем. В школе они совсем недавно проходили Гомера, и сейчас девочка ощущала себя кем-то вроде Одиссея, ловко обманувшего грозного великана. Еще через несколько секунд толстяку почему-то пришло в голову посмотреть вверх. Лаура тотчас же отшатнулась от окна, села на кровать и прижала ладонь к груди.

«Все, хватит над людьми издеваться! Теперь ты у меня помучаешься!» — думала Лаура, сидя на краю кровати и грозно потрясая кулаками.