Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо

Нико изумленно смотрел на маневры белого ферзя. Несколько минут он еще пытался уходить от этих атак или как-то блокировать их, но все это было похоже на судорожные действия человека, вычерпывающего ведром воду из лодки, получившей серьезную пробоину в днище.

Наконец мальчишка вспомнил про совет, данный ему Хулио, и объявил себя побежденным, не дожидаясь, пока ему поставят окончательный мат. Более того, он даже попытался изобразить на лице улыбку, чтобы скрыть обиду и разочарование.

— Самоубийство ввиду крайней необходимости, — объявил Герман и возбужденно замахал руками.

Это поражение Николаса вызвало у зрителей удовлетворенные улыбки и довольные комментарии. Наконец-то все вернулось к привычному положению вещей. Дерзкий новичок, едва ли не мгновенно поднявшийся с нижней ступени клубной иерархии почти к самому верху, был одернут и поставлен на место.

Лаура и Николас по-приятельски проанализировали сыгранную партию. Девочка взяла на себя труд подробно расписать свою стратегию, более того, предложила сопернику провести совместный анализ игры со стороны черных, чтобы показать ему, в какой момент были совершены самые серьезные ошибки, как он мог исправить ситуацию и переломить ход партии в свою сторону. Нико удивленно слушал собеседницу и не переставал поражаться тому, как далеко и точно просчитывала она ситуацию, сложившуюся на доске.

— Ну что, еще одну? — предложила ему Лаура, когда разбор партии был закончен.

Нико посмотрел в сторону дверей учебного класса. Судя по всему, Кораль и психолог продолжали о чем-то говорить. У него оставалось немного времени, чтобы попробовать отыграться.

Они сыграли еще четыре короткие партии — по пятнадцать минут каждая. В одной из них, начавшейся с сицилианской защиты, белые фигуры Нико, казалось бы, завладели инициативой, но вскоре черные каким-то неуловимым маневром перевели игру в совершенно иную плоскость и создали серьезную угрозу на ферзевом фланге. Нико сопротивлялся более чем достойно, но в конце концов не смог сдержать наступающую лавину белых пешек, которые Лаура сберегла для финальной атаки.

В этой партии, как и во всех следующих, также проигранных Николасом, больше всего его удивило то, что он даже не видел, откуда исходит угроза, вплоть до того момента, когда продумывать план защиты было уже бесполезно. Мальчик внимательно следил за ходом наступления Лауры, но всякий раз упускал из виду ее скрытые обходные маневры, в результате которых ей удавалось легко, не жертвуя фигурами и не теряя много времени на обдумывание ходов, прорываться сквозь его боевые порядки именно с того фланга, где защита короля оказывалась слабее. Так менять стратегию игры прямо по ходу партии Нико просто не умел.

Он в очередной раз сдался, развел руками и признался сопернице:

— Да, хорошо ты меня потрепала.

В ответ Лаура только улыбнулась ему.

В этот момент к ним за столик подсел Хулио.

— Вот видишь, — сказал он Нико. — Теперь выяснилось, что играешь ты вовсе не лучше всех.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Николас. — Но хоть способности-то у меня есть? Я смогу играть лучше?

— Чему-то ты научишься легко, но есть кое-что, над чем, боюсь, поработать придется очень серьезно.

— Чего же мне не хватает?

— Видения.

Нико явно не понимал, к чему клонил Хулио.

— Что такое видение? — спросил он, обращаясь к Лауре.

— Это умение видеть то, чего не видно.

Хулио с готовностью согласился с определением, данным племянницей.

— Но я с тобой не согласна, — заявила ему Лаура. — По-моему, у Нико есть видение.

— Что ж, вполне возможно, но ему придется поработать над этим качеством.

Нико с Лаурой вышли на террасу, где взяли себе по банке лимонада и продолжили болтать. Кораль с умилением в глазах смотрела на эту очаровательную сцену.

— Что делает такая девушка, как ты, в этом почти стопроцентно мужском заведении? — поинтересовался Николас.

— Именно я и являюсь тем самым «почти», представляю собственной персоной женский сектор клуба.

— Ну что ж, можно считать, что представлен он более чем достойно.

Они были довольны тем, как протекала эта светская беседа, поэтому искренне улыбались друг другу.

— Слушай, а ты хочешь сыграть в ближайшем районном турнире?

— Не знаю. Мне, по правде говоря, никто об этом не сообщил.

— Обязательно оформи заявку. Уровень у тебя более чем подходящий.

— Скажешь тоже! Неужели тебе действительно было трудно или хотя бы интересно играть со мной?

— Конечно. Я с удовольствием поработала головой. Мне, честное слово, пришлось потрудиться, чтобы обыграть тебя.

Передразнивая манеру Германа, Нико вдруг заявил:

— Шахматист из Курдистана проиграл с утра барана.

— С утра? Какого барана?

Лауре явно понравилась эта шутка, показавшаяся ей абсурдной.

— Это мое место в шахматной классификации. Выше курдистанского барана я пока не поднимался.

Лаура была готова аплодировать остроумию своего собеседника.

— А кто у нас стоит на ступеньку выше курдистанского барана?

— Сейчас посмотрим. Наверное, это… чурбан из Индостана.

— А если Чудило?

— Тогда из Вальдеморило.

— А если Кадило?

— То из Ватикана?

— Подожди, но это же не в рифму, — возразила Лаура и громко засмеялась.

— Ну и что? Пусть я буду называться Кадило из Ватикана.

Глава двенадцатая

Разворот доски на 180 градусов

Хулио внял совету Андреса Ольмо и взялся проштудировать Ламетри и де Сада. В трудах маркиза излагалась философия, которую Омедас готов был назвать химически чистой аморальностью. В своих трудах Сад преспокойно превращал зло в добро, освобождал человека от внутренних запретов и ограничений.

Помимо этих произведений Хулио перечитал и «Цветы зла» Шарля Бодлера. Эта книга внушала ему искреннее почтение и уважение к болезненному существу, терзаемому внутренними сомнениями и противоречиями, мечущемуся между страстью к преодолению границ и запретов и глубоким осознанием собственной вины и греховности.

Зло, по Бодлеру, было искушением, сладким пьянящим запахом, наркотически притягательным ядом для души. «Дьявол дергает за те ниточки, что заставляют нас двигаться, действовать и поступать так, а не иначе». В красоте, в понимании Бодлера, всегда были скрыты и страх, и инстинктивная тяга к убийству себе подобного. Для него, как и для де Сада, зло было особым деликатесом, редким сокровищем, доступным лишь возвышенным душам, воспарившим над обыденностью. Разница между ними заключалась в том, что, по мнению Бодлера, эта сумрачная муза зла заставляла дорого платить за свою любовь и вела к безумию какого угодно человека, вкусившего ее прелестей.

Для самого Хулио квинтэссенция зла была воплощена в Курце — зловещем персонаже из «Сердца тьмы», безумного романа, порожденного воспаленным разумом Джозефа Конрада, как галлюцинация в малярийном бреду. Эти страницы были для Омедаса тренировкой погружения в абсолютный, изначальный ужас. Курц оказался воплощением гедонистического отношения к власти над окружающими, этаким одиноким божком, возвышающимся над толпой дикарей. Его душа была свободна от каких бы то ни было моральных ограничений. Эта нравственная пустота охватывала все, к чему он прикасался. В отличие от Сада и Бодлера в романе Конрада зло не несло в себе ничего возвышенного, человеческого или хотя бы попросту достойного. По Конраду, оно представляло собой смерть, абсолютное ничто, полную пустоту.

В глубине души Хулио продолжал считать моральную опустошенность не достижением разума, а скорее наоборот — его поражением в борьбе против хаоса. Отсутствие внутренних моральных ограничений представлялось ему личностной аномалией либо — в большинстве случаев — формой внутреннего неприятия какой-то несправедливости или беспричинно перенесенных страданий, следствием травмы или внутреннего конфликта.

Парадоксальность случая Нико начинала беспокоить Омедаса уже всерьез. Ему срочно нужно было выяснить, какие события в жизни мальчика, случившиеся давно, в далеком детстве, или происходящие сейчас, могли вызвать в нем такую ответную реакцию.

Кораль не понимала, почему ее сын так быстро устал от этого мира, окружающие люди стали ему так безразличны и вызывали у него лишь презрение. Если не считать отдельных скандалов и редких случаев открытой демонстрации собственной порочности, большую часть времени Нико лишь усиленно показывал окружающим, как мало они для него значат, что приводило его мать в полное отчаяние.

Поведение Нико никак нельзя было назвать антисоциальным. Он никогда не нарушал никаких правил и законов, включая и довольно жесткие порядки, установленные в его школе. Мальчик не был и жадным, ничто в его поведении не указывало на тайную жажду обладания чем бы то ни было. В общем, случай Нико оказался абсолютно нетипичным. Хулио признался себе в том, что до сих пор не смог подобрать к нему надежную отмычку.