Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо

«Все, хватит над людьми издеваться! Теперь ты у меня помучаешься!» — думала Лаура, сидя на краю кровати и грозно потрясая кулаками.

Она была так горда собой и в то же время столь напугана своим поступком, что в какой-то момент нервно засмеялась, но тотчас же замолчала, опасаясь, что мама и дядя могут заинтересоваться, что же привело ее в такое возбужденное состояние. Девочка рассудила, что им пока ни к чему знать, какие драматические события только что имели место в их доме.

«Под покровом темноты и с особой дерзостью», — было бы написано в полицейском протоколе.

«С особой дерзостью», — мысленно повторила Лаура.

В ее распоряжении оказался секрет, причем такой большой в буквальном смысле слова, что она, по правде говоря, не слишком хорошо представляла, что с ним дальше делать. Сердце ее по-прежнему учащенно билось.

«Я все-таки молодец! — подумала она. — Хорошо, что я решилась действовать быстро, без лишних рассуждений. Решительность — половина успеха. Вот только что будет, если меня поймают?»

Об этом девочка предпочла пока что не задумываться и через пару минут снова выглянула в окно. Толстяка во дворе уже не было. Лаура задернула шторы и включила свет. Теперь ей нужно было решить, куда спрятать трофей. Она влезла на стул и сняла с антресолей стенного шкафа большую сумку, в которой давным-давно лежал свернутый запасной плед. Похитительница запихнула тромбон в сумку, застегнула ее, засунула на полку поглубже и загородила для конспирации другой, в которой лежали лишние комплекты постельного белья.

Теперь можно было спокойно подумать о том, что делать с тромбоном дальше. Лаура не хотела долго хранить его у себя. Первое решение напрашивалось само собой: попозже, уже ночью, выйти на улицу и сунуть инструмент в мусорный контейнер где-нибудь в соседнем квартале. Никто никогда ничего не узнает. Вот только ей было жаль, если такой красивый и, судя по всему, дорогой инструмент ни за что ни про что сгинет в помойке.

«Лучше, наверное, отдать его в какой-нибудь благотворительный фонд или просто подарить бродячему музыканту. Ладно, — подумала Лаура. — Там видно будет».

Постепенно ее начинали одолевать смутные сомнения. Судя по всему, покоя ей не будет, пока она не признается в содеянном хотя бы маме. Вот только…

Лаура вовсе не была уверена в том, что та поймет ее и по достоинству оценит совершенный ею геройский поступок.

«Еще, пожалуй, возьмет и заставит лично вернуть тромбон владельцу. Нет уж, лучше подождать и придумать какой-нибудь другой способ. — В какой-то момент Лауру осенило. — Нужно будет рассказать о случившемся дяде. Если он и не одобрит мой поступок, то хотя бы подскажет, как быть дальше».

После обеда они отправились погулять в пригородный лесопарк. Извилистая тропа вела их через заросли ладанника и вересковые кусты. Ветви дубов кланялись легкому вечернему бризу. Их маленькие бледно-зеленые листики шелестели на ветру так, словно каждый из них был покрыт тончайшим слоем позолоты. Хулио нравилось, как росли дубы в этой роще — по две-три штуки, ни в коем случае не больше, на некотором удалении от следующей группы. При этом он практически ни разу не видел одиноко стоящих деревьев. Ему казалось, что дубы принципиально избегали как одиночества, так и перенаселенности на отдельно взятом участке территории.

Людей вокруг тоже было не много. Время от времени они встречали на тропинке других гуляющих, в основном семьи с детьми. Иногда их обгоняли парни и девчонки, катающиеся на велосипедах. По мере того как солнце спускалось все ниже к горизонту, воздух остывал и наполнялся приятной предвечерней прохладой.

Инес заметила очаровательную зеленую лужайку, просто идеально подходящую для того, чтобы посидеть на травке и устроить небольшой пикник. Они расстелили на траве циновку и выложили из рюкзаков все, что каждый из них прихватил на прогулку. Это были консервы, хлеб, сыр и кое-какие овощи.

Хулио Омедас заметил, что Инес уже начала открывать ему свои маленькие секреты, те самые тайны, которые каждый из нас гордо хранит в своей одинокой душе. Ими делятся только с человеком, который хотя бы на какое-то время становится самым важным и близким на свете.

С той первой ночи, проведенной вместе, прошла уже неделя. Хулио не мог не признаться себе в том, что все эти дни постоянно вспоминал об Инес. С одной стороны, ему нравилось, что их отношения развивались в этом направлении, с другой — Омедас прекрасно понимал, что сам он всего-навсего ничего не имел против, но вовсе не жаждал этой близости всей душой. Вот почему ему было немного не по себе. Он знал, что о многом умалчивал в разговорах с Инес и вел себя по отношению к ней не совсем честно.

После еды они легли на траву и стали смотреть в небо, провожая взглядом птиц, круживших в вышине. Мобильник Омедаса выскользнул у него из кармана и упал на циновку.

— Говоришь, не любишь телефоны, но свой не оставляешь дома, даже когда уезжаешь погулять за город в выходной день, — шутливо упрекнула его Инес.

— Я не говорил, что не люблю телефоны. Терпеть не могу эсэмэски — это точно. Впрочем, если уж на то пошло, на днях я чуть было не послал тебе сообщение.

— Господи, да когда же это было? По какому поводу?

— На следующее утро. Мне вдруг захотелось сказать тебе, что ночь была просто фантастическая.

— Для меня тоже, — с улыбкой призналась Инес. — Эх, хотела бы я получить такое послание! Что же тебе помешало?

— Как всегда, я почему-то запутался в клавишах. У меня возникло такое ощущение, что на них отсутствуют некоторые буквы.

Инес рассмеялась и сказала:

— Я тебя умоляю! Все буквы там есть. Тебе просто не хватает практики. Буквы расположены по несколько штук на каждой клавише. Чтобы набрать нужную, следует всего-навсего нажать на одну кнопку несколько раз. Другое дело, что ты со своими клешнями… Дай-ка я посмотрю…

Омедас с готовностью протянул ей телефон.

— Да нет, я имею в виду твои руки.

Хулио так же молча вытянул перед собой ладони.

— Да, дело не в том, что клавиши маленькие. Просто лапы у тебя здоровенные, а пальцы толстые. Считается, что это признак честности и искренности.

— Но новые технологии мне пока не по размеру. Нет, я их не перерос. Они до меня не доросли. Увы, это факт.

— Купил бы ты себе новый мобильник. Этот совсем уж антикварная редкость.

— А зачем? Новый ведь будет еще меньше.

Он с удовольствием наблюдал, как тонкие пальцы Инес скользили и скакали по клавишам его телефона с ловкостью беличьих лапок, открывающих миндальный орех.

— Он у тебя не только старый, но еще и безликий, — сказала она. — Ты не внес в него никаких персональных настроек.

— Слушай, а можно как-нибудь это сделать, не меняя телефон на новый?

— Ладно, что-нибудь придумаем. Если серьезно, ты мог бы персонализировать свой телефон, сделать его не таким, как другие. Загрузить нужные настройки и функции большого труда не составит. Зато потом ты будешь относиться к нему иначе, как к чему-то близкому, даже родному.

— Чтобы не забыть, запишу эту идею в свой электронный органайзер.

С этими словами Хулио стал с потешно серьезным видом щелкать себя согнутым пальцем по лбу, словно набирая текст на невидимой налобной клавиатуре.

При этом он, подражая синтезированному голосу японских роботов, чуть нараспев произнес:

— Внес-ти пер-со-наль-ны-е на-строй-ки в те-ле-фон.

Именно в этот момент, словно в благодарность за оказанное ему внимание, мобильник Хулио зазвонил. Они непроизвольно рассмеялись. По правде говоря, прерывать разговор с Инес Омедасу не хотелось. Он бросил взгляд на экран, убедился в том, что звонит Патрисия, и выключил аппарат.

— Вот видишь, — сказал Хулио. — Это еще одно неудобство, связанное с современными технологиями. Тебя всегда, в любой момент кто угодно может оторвать от самого важного дела. Любой человек способен разрушить едва ли не самые прекрасные минуты твоей жизни.

Инес была польщена тем, какими словами ее спутник, пусть даже в шутку, описал их прогулку и те минуты, которые они проводили вместе. На самом деле Омедас просто не хотел, чтобы сестра слишком рано узнала, что он проводил время с Инес. Хулио не желал дарить ей это удовольствие. Разумеется, такая предосторожность оказалась абсолютной глупостью. Вполне достаточно было отойти на шаг-другой и спокойно поговорить с сестрой, не утруждая себя объяснениями, где и с кем он сейчас гуляет. Судя по всему, он по-прежнему, как и в юности, воспринимал Патрисию неким цензором, этакой ведьмой, надзирающей за моральным обликом брата и пытающейся устроить его личную жизнь по своему разумению.

— Я ведь тебе практически ничего не рассказывала о своей жизни, — сказала вдруг Инес.

— Так и есть. Мы все время говорим о работе.