Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России - Ника Марш

и тезка знаменитого военачальника. А в Петербурге шептались: это поляки мстят! По ночам подсыпают яд в воду и на огороды, травят продукты! И только в этом причина холеры! И понеслось…

Холерные бунты возникали стихийно. В ноябре 1830-го разгромили больницу в Тамбове. В бессмысленной злобе захватили в плен губернатора, которого отбивали силами конных жандармов. Полностью остановить тамбовское безумие смогли только регулярные войска.

В Старой Руссе волнения произошли из-за слуха об отравлении воды. Полицмейстера и местного лекаря убили без особых на то причин. В июне 1831 г. бунт произошел и в столице. Граф Петр Эссен направил против зачинщиков Саперный и Измайловский батальон, а затем на Сенную площадь выехал и сам император Николай I. Это впечатлило восставших. После громового крика государя: «На колени!» мало кто остался стоять, как прежде.

Холера уносила жизни и становилась причиной беспорядков. В Петербурге впервые осознали, каким масштабным может быть протест. Этот «звоночек» следовало принять во внимание, потому что по всей России не прекращались и крестьянские волнения. С двумя такими напастями совладать было очень сложно. С холерного 1831-го по 1840-й произошло около семисот восстаний. В следующее десятилетие – 944. Разумеется, не каждое противостояние продолжалось долго и было по-настоящему массовым. К волнениям, при более позднем подсчете, относили самые разные виды неповиновения: избиения старост или экономок помещика, поджоги, убийство или покушения на убийство помещика, уклонение от уплаты оброка, невыход на барщину, отказ переселиться в другие угодья землевладельца, коллективные жалобы на управляющего или помещика, требование сменить должностное лицо в вотчине.

Почему возникали такие ситуации – следует разбирать особо. В XX веке было принято считать, что все жалобы и волнения были совершенно справедливы. Помещик априори назначался виноватым за любое возмущение своих крепостных. Однако помимо случаев барского произвола, рождавшего противодействия, были и объективные случаи нарушения крестьянами законов империи: вырубка хозяйского леса для дальнейшей продажи. Когда подобный факт становился известным, следовало наказание. В современном законодательстве, к слову, это считается таким же противоправным действием, как и в XIX столетии. Чтобы срубить дерево, требуется порубочный билет. Самовольная вырубка грозит штрафом. А если лес выкашивают массово, да еще и отправляют на лесопилки – это уголовная статья.

Помещики наказывали крестьян за случаи пьянства или невыхода на работу, за порчу имущества и орудий труда. Церковь могла наложить епитимью за кровосмешение (за женитьбу на родственнице, например, на вдове брата. Духовные каноны не позволяли вступать в брак кумовьям, братьям жены с сестрами мужа и наоборот, отчим не мог делать предложение падчерице, а пасынок не вел под венец мачеху, вдовый свекр не мог жениться на снохе). Непозволительным для крестьянина было собирать милостыню, оскорбительно высказываться в адрес помещика или управляющего, забирать плоды с земель своего хозяина для личного использования или на продажу… Наказать за это могли по-разному – от порки до штрафа. Но справедливость этого возмездия признавалась далеко не всеми. Отсюда и возникал конфликт интересов.

Социального оттенка в протестах середины XIX века было не так уж много. Возмущение нередко возникало на самом бытовом уровне, быстро гасилось, а главное выдвигаемое требование – отмена наказания. Особенно если речь шла о штрафе. Крестьянин, отправивший на сторону спиленный хозяйский лес, хотел, чтобы его не заставляли оплачивать убыток. Исключительно экономическое требование, крайне далекое от смены политического строя. Кстати, именно порубки составляли изрядную долю среди крестьянских преступлений в 1860—1865-х годах. Только в 1860-м за это были привлечены к ответственности более 17 тысяч человек.

Другие причины для возмущений можно классифицировать так: высокий оброк (примерно 163 случая с 1800 по 1861 год), смена владельца имения (полторы сотни случаев), жестокие наказания – всего тридцать семь. Добавим к ним самоуправство властей, нехватку еды, разорение и слухи о воле. Любопытно, что именно слухи, а также неверное толкование законов нередко заставляли крестьян открыто выражать неповиновение. Чиновники, которые описывали эти случаи губернскому руководству, часто со вздохом вставляли в документы пояснения: сделано это по невежеству, «впали в преступления по неразумению». И не одни крестьяне были в этом виноваты. Толковать царские указы на местах, заметно искажая их смысл, могли и управляющие, и сами помещики.

В 1842 году в Костромской, Тульской, Саратовской и Владимирской губерниях крестьяне отказались платить оброк. А причиной стали распространившиеся слухи, что в самое ближайшее время их хозяевами станет само государство, а не помещики. Шесть лет спустя крепостным не сумели внятно разъяснить указ от 8 ноября 1847 года – он позволял владельческим крестьянам, которых продавали с публичных торгов, выкупаться на волю. В губерниях это поняли по-своему: когда хочешь уйти – тогда и уходи. А когда государственным крестьянам разрешили переселяться на юг, некоторые из помещичьих восприняли это как руководство к действию.

Неприязнь неизменно возникала при проведении ревизии населения. Каждый раз, когда крестьян собирались подсчитать, это оборачивалось бунтами и побегами (не на пустом месте написана сказка про козленка, который умел считать до десяти! Когда малыш вел учет своих товарищей, это никому не нравилось!). В 1818 году в Изюмском уезде крепостные начали протестовать против переписи из опасения, что после этого их переведут в военное поселение. Ревизия 1850 года сопровождалась волнениями «на местах» из-за пущенной сплетни, что «едва перепишут, так навек помещикам и останутся».

Министр внутренних дел Лев Алексеевич Перовский в своей «Записке» в 1850 году отметил это явление: «Нельзя не признать в народе… расположения принимать с изумительным легковерием всякого рода толки, иногда самые дикие и нелепые, и это и есть первейшая и главнейшая причина возникающих… “волнений” и беспорядков». Военный министр Александр Иванович Чернышев шесть лет спустя соглашался с коллегой: «Искажаясь молвой, легко становятся источником самых нелепых толков».

Случалось и намеренное извращение событий и явлений в свою пользу. В 1847 году в Самарской губернии крестьянин Макарычев представлялся помощником графа Воронцова, чтобы собрать с крепостных деньги. Он сообщал легковерным, что получил задание: помочь желающим переселиться на Кавказ. За труды свои Макарычев брал по одному рублю и довольно скоро нашел восемь десятков добровольцев. Остановить предтечу Остапа Бендера удалось местной полиции. Похожий случай произошел в Воронежской губернии, и действовавший там мошенник тоже был взят под стражу. Он не только «продавал билеты» на юг, но и помогал «уезжающим» быстро (и по сниженной цене) продать имущество.

Таким образом, незадолго от отмены крепостного права в России действительно наблюдался рост волнений. Но называть их революционными, социальными – значило бы покривить душой против истины. А волнообразный рост восстаний в 1861 году был вызван не ожиданием реформы, а ею самой. Поскольку отмена заведенного порядка не оправдала очень многих надежд. И крестьянских, и дворянских. Но об этом в следующей главе.

Глава 24

Как освобождали крепостных

«Я слишком близко видел крепостное право, чтобы иметь возможность забыть его, – писал Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. – Картины того времени до того присущи моему воображению, что