Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России - Ника Марш

полны золота. Ведь Степан Кротков, убежавший из собственного дома, когда в его угодья вторглись люди Емельяна Пугачева, оказался обладателем несметных сокровищ. Люди самозванца (как мы помним, Пугачев объявил себя государем Петром III) уходили из кротковского поместья в спешке и побросали многое из того, что удалось награбить ранее. Поэтому, когда Степан вернулся домой, то нашел и бочонки с золотыми монетами, и серебряную посуду, и церковную утварь.

Он решил поступить по совести: объехал храмы и вернул в них все награбленное повстанцами серебро. Канделябры и кадила, ложки и чаши, иконы и меховые накидки, все оказалось на прежних местах. Но у кого пугачевцы набрали денег, выяснить не удалось, так что Кротков оставил их себе. Употребил богатство по-деловому: в 1790 году купил несколько сел, затем построил каменный храм, привел в порядок свою усадьбу и разбил великолепный фруктовый сад. Избрался симбирским уездным предводителем дворянства.

Умирая, детям оставил немного: непутевые были. А вот молодой красавице-жене, с которой вступил в брак уже стариком, щедро назначил главные свои сокровища. Это позволяло Марфе Яковлевне жить безбедно на Басманной улице в Москве да слыть чудачкой. Одной из причуд и стала та самая каша. Чтобы готовили любимое блюдо так, как ей нравится, Кроткова лично обучала крепостного повара. А если результат ей не нравился, могла и наказать.

Но чего совсем не терпела Марфа Яковлевна, так это звука шарманок. От скрипа, который они издавали, помещица хваталась за голову и посылала дворовых гнать шарманщиков подальше от ее окон. Окончательно избавиться от надоедливого музыкального инструмента она смогла, когда фактически взяла на зарплату местного полицмейстера. Тот должен был следить, чтобы ни одна шарманка не играла возле дома Кротковой.

А вот Анна Ивановна Анненкова, мать декабриста, имела другую причуду – спать она ложилась не на перины, а на шелковые капоты[96]. Крепостные девки, узнав, что барыня собирается почивать, бежали за утюгом. И дальше, пока Анненкова переодевалась ко сну, быстро гладили с дюжину капотов. Их следовало складывать один на другой, горячими, да так аккуратно, чтобы ни одна складка не образовалась. Случалось, что небольшие заломы все-таки появлялись, и тогда старуха требовала разглаживать шелк заново. В таких бесполезных хлопотах могли пройти несколько часов.

Но мелкопоместные дворяне, владельцы небольшого числа душ, чаще оказывались самодурами, чем собственники огромных поместий (хотя мы знаем по примеру Салтыковой, что из этого правила тоже бывали исключения). Многие из них старались подражать петербургским вельможам: покупали дорогие экипажи, заводили больше дворни, чем могли себе позволить. «Близость мелкого помещика к домашнему обиходу мужика была для этого последнего невыносима, что он у него был весь на виду: он от него ничего не мог уберечь и схоронить. Каждая овца, каждая курица была известна барину и дразнила его аппетит», – писал публицист Сергей Терпигорев в «Оскудении». Терпигорев отлично знал эту среду, и сам был выходцем из нее. На Тамбовщине, о которой он рассказывал в своих произведениях, нередки были случаи, когда помещики самым возмутительным образом вели себя в отношении своих немногочисленных крепостных. За надуманную провинность могли отобрать курицу или скот. Русский историк XIX века Николай Дубровин высказывался о мелкопоместных дворянах еще жестче, чем публицист: «Составляли язву России: всегда порочные, ропщущие, но желающие жить выше своих средств, мучили своих крестьян нещадно».

Александр Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» писал еще отчаянней: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем, воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет».

Радищев поплатился за свою смелость – книга, которую стали раскупать, попала к императрице Екатерине II. И, разумеется, не понравилась. Писатель и публицист был приговорен к казни, а затем к ссылке в Илимский острог. Павел I позволил Радищеву вернуться, но не в столицу, а в Калужскую губернию. А Александр I фактически отменил все наказания. Однако душевное состояние Радищева было настолько расстроено, что в 1802 году он покончил с собой.

Мелкие помещики изводили своих крепостных барщиной, хотя при Павле I ее сократили до трех дней. В летнюю пору у крестьян практически не было времени для отдыха, и к концу страды люди были совершенно вымотаны. Придирки и штрафы в такой момент могли спровоцировать жестокий отпор. В 1842-м в Полтавской губернии трое крестьян убили помещика Трушечникова. Как выяснилось в ходе расследования, виновным был дворянин, который в изрядно нетрезвом виде принялся оскорблять и избивать крепостных. А дворовая мелкого землевладельца Борщевского подмешала яд в хозяйскую пищу, и врачам пришлось очень постараться, чтобы спасти домочадцев. Самого Борщевского похоронили на третий день. Причин этой мести не установили, но на подобные вещи решались только от сильного отчаянья.

Чтобы поправить свое финансовое положение, некоторые мелкопоместные дворяне поступали, как Людмила Васильевна с Тамбовщины, у которой были во владении только две семьи: в одной двое сыновей, в другой – трое. Молодых мужчин помещица выгодно продавала в солдаты. Все в округе знали это и обращались к ней, если хотели уберечь собственных сыновей. Мещанин или купец мог приехать в дом Людмилы Васильевны и вместо своего отпрыска отдать в рекруты крестьянина. Чтобы провернуть эту сделку, требовалось привезти парня в присутствие, где он вынужденно заявлял: да, идет вместо другого. Отказаться было невозможно, а за добровольную явку давали наградную выплату.

Разорение мелких хозяйств было обычным делом, и тогда крепостные выставлялись на продажу. 4 июля 1829 года штабс-капитан оренбургского литейного батальона Черняховский продал свою дворовую Феклу Самойлову, которая когда-то прислуживала его покойной жене. Новой владелицей стала Агафья Рещирова, жена поручика. И это была уже седьмая хозяйка несчастной Феклы. Меньше чем за полтора десятка лет! Хозяевами «девки» были коллежский асессор и титулярный советник, подпоручик и вдова капитана. Все – владельцы максимум десятка крепостных душ. У Рещировой Фекла задержалась и даже родила дочь Екатерину (судя по отчеству – от мужа хозяйки), а свободы так и не дождалась. Но Екатерина получила вольную от новой владелицы, к которой попала после смерти Агафьи Рещировой, и даже вышла замуж за писаря Уханова. Жила небогато, но уже не зависела от прихотей вздорных помещиков.

Но даже жестокость и плохое отношение не всегда вызывали противоборство. Особенно в ситуации войны или тяжелых невзгод. В этом смысле показательна история оренбургского помещика Приезжаева. Он не успел уехать из своих владений, когда подошли отряды Емельяна Пугачева, и не на шутку перепугался. Все знали уже, что самозванец крут на расправу. Помещиков по его приказу не просто лишали жизни, но и долго пытали. Тогда Приезжаев обратился к своим же мужикам с просьбой о помощи. И это при том, что до восстания в округе он считался едва ли не