100 великих тайн Востока - Николай Непомнящий

Посольство между тем прибыло во владения бухарского эмира.

Одной из его задач было освобождение русских пленных. Собственно говоря, письмо одного из них, переданное с караваном Эссену, послужило поводом для посольства. Требования отпустить пленных, большей частью захваченных туркменами, эмир всегда игнорировал. «Кафыров (неверных) надо всех перевешать», – говорил он злобно, по свидетельству одного из самих несчастных. Некоторые из пленных, которых застало посольство в Бухаре, были захвачены еще во времена пугачевского бунта и, таким образом, мучились более 30 лет!

Из нескольких тысяч Негри удалось выкупить всего 17 человек. По поводу остальных эмир делал вид, что ничего не знает. Однако установить более прочные торговые связи он был согласен. О том, насколько сам Негри верил эмиру, говорит одно то, что посольство предпочитало стоять за пределами самого города. Помня о судьбе отряда Бековича, Негри держал пушки наготове.

Оставалась шпионская часть, в частности, съемка укреплений Бухары. Эту задачу взял на себя доктор Эверсманн, по происхождению немец. Сразу же по прибытии посольского каравана, пользуясь возникшей в городе суетой, он переоделся торговцем-азиатом, прошел за городские стены и поселился и караван-сарае. Он собирал все сведения: от военных до комичных, – например, касающихся сексуальных привычек эмира. «Если бы меня не сдерживал стыд, – писал он, – я мог бы поведать невероятные факты».

Тайная полиция эмира не сумела различить в одиноком торговце шпиона. Его узнал один из бухарцев, видевший его раньше в Оренбурге, и донес агентам эмира. Эверсманн приготовился бежать в Кашгар, передав как-нибудь свои записи, которые вел тайно по ночам, в посольство. Однако ему дали знать, что как только он покинет город, то будет убит.

В отношении Эверсманна эмир проявил редкостную доброту: ему было позволено присоединиться к посольству, и никакой кары не последовало. Эмир и вправду был очень заинтересован в торговле с Россией. Русские товары пользовались популярностью на Востоке, а прямые караваны из Оренбурга были редки, и к тому же их обычно грабили хивинцы. В результате посольство вместе с Эверсманном и его записями было отпущено с миром подобру-поздорову.

Торговля и вправду расширилась: когда через 5 лет в Бухаре побывал первый англичанин, участник «Большой игры», он был поражен обилием русских товаров на бухарских рынках. Миссия посольства удалась во всех частях, за исключением той, что касалась освобождения русских пленных. Их продолжали выкупать поодиночке все русские купцы и путешественники. Также и многие бывшие пленные, едва разбогатев на службе в Бухаре, спешили помочь своим менее удачливым соотечественникам.

Муравьев, вышедший в Хиву раньше посольства, претерпел гораздо больше приключений. Прежде всего ему надлежало подружиться с туркменами, которых он иногда называл «трухменцами». В течение нескольких недель он жил среди них на побережье Каспия, южнее полуострова Мангышлак, куда причалил привезший его корвет. Положение осложнялось тем, что туркмены сами давно стремились попасть под покровительство России и в 1813 г. даже прислали своих послов. «К несчастью, они застали главнокомандующего в Гюлистанском лагере в то самое время, когда он заключал мирный договор с… полномочным чиновником от персидского двора».

Поскольку туркмены искали защиты как раз от персов, им ничего другого не оставалось, как предаться под покровительство хивинского хана, горячо ненавидевшего правящую в Тегеране династию. Наконец Муравьеву удалось заручиться согласием одного из туркменских родов проводить его тайно в Хиву. Взамен он обещал ходатайствовать перед Ермоловым о покровительстве для кочевников. Прибывший с ним на корвете окружной начальник Елисаветполя майор Пономарев настолько мало надеялся на успех миссии, что договорился с ним об «особых знаках», которые Муравьев должен был употребить в своих письмах, если удастся их послать с каким-нибудь караваном из Хивы. Первые два были еще оптимистичными, а «третий – змейкой (значит, все худо и не ждать вас более)».

С денщиком Морозовым и переводчиком-армянином Муратовым, которого он называл Петровичем, Муравьев вошел в туркменский караван не как посол, а как торговец. Всем троим пришлось замаскироваться, чтобы их не схватили встречные кочевники. «Я был все время поездки моей в трухменском платье. Имя мое было Мурад-бег. Некоторое знание в трухменском языке, которое я имел, много послужило мне».

Путь лежал через пустыню Каракумы. Для Муравьева дорога осложнялась еще и тем, что некоторые туркмены из сорока, следовавших с караваном, не испытывали к нему ни малейших симпатий. Муравьев склонял их на свою сторону чаем, до которого все кочевники были большие охотники. При этом он умудрялся ссорить караванщиков друг с другом: «Я должен был сие сделать, дабы иметь хороших лазутчиков в Хиве».

По дороге миссия едва не сорвалась: им встретился гораздо больший караван, следовавший из Хивы. Осмотрев шапку Петровича, туркмены поняли, кто он такой. Но верные проводники сказали, что «это пленные русские нынче пришли сюда к берегу. Мы поймали трех и ведем их продавать». Встречные туркмены это вполне одобрили и сообщили, что сами только что с выгодой продали русских в Хиве.

Однако Муравьеву не удалось полностью обезопасить себя от недоброжелателей из своего каравана. Все время пути он вел записи «в особой тетради, мешая оные на трех иностранных языках, дабы в случае, если бы я был ограблен и бумаги мои попали к хивинскому хану, то бы он посредством имеющихся в Хиве русских не мог разобрать оных». При приближении к Хиве хану донесли, что русский посланник, который движется к нему навстречу, вел тайные записи. В нескольких километрах от Хивы его остановили и привели в дом чиновника, где и заключили под подобие «домашнего ареста».

В течение 48 суток Муравьев ожидал разрешения своей участи. Хан Магмет-Рахим созвал совет, размышляя, что же делать с послом. По всей Хиве ходили слухи, что «русские пришли отмщать за кровь Бековича», или за захват на побережье двух кораблей, или просто разведывать путь для движущейся за ними армии. Последнее предположение было не очень далеко от истины.

Многие советовали хану просто убить Муравьева с денщиком и переводчиком: «Он неверный, его должно отвести в поле и зарыть живого!» Хан все сомневался, резонно полагая, что тогда «на будущий год государь его, Белый Царь, повытаскает жен моих из гарема».

Муравьев все эти дни пребывал в крайне скверном состоянии духа. Его то кормили прекрасно, то вовсе не давали еды. «Я помышлял о побеге; неудачен бы он был, мне все равно было; я предпочитал умереть в степи с оружием в руках поносной, мучительной смерти на колу».

Очень многие русские пленники пытались бежать из Хивы, но это никому не удавалось. Порой посол впадал в еще большее отчаяние: «Я думал и ожидал с нетерпением, дабы несколько вооруженных людей ворвались в мою комнату, дабы скорее решить участь мою; штуцер мой, шашка и кинжал были заготовлены для них, а пистолет для себя собственно».

Однако понемногу Муравьев начал забирать инициативу в свои руки. Прежде всего, те туркмены, в караване которых он шел, надеясь на подарки в будущем, приносили ему разные полезные сведения. Армянин Муратов, который обладал свободой передвижения по Хиве, тоже все время разведывал, даже готовил вместе с туркменами ему побег. Наконец, в доме чиновника, где его содержали, Муравьев встретил русского раба, который жил в Хиве уже 16 лет, по имени Давыд.

Из сведений, переданных этими лазутчиками, он узнал, что главным «приставом» за ним был вовсе не чиновник – хозяин дома, а его соперник юз-баши, «человек добрый и честный, но очень скромный… Я стал приглашать его к себе одного, он боялся сего…». Но все-таки постепенно юз-баши склонился на сторону Муравьева. С другим чиновником Муравьев умудрялся его все время ссорить: «Всякий день я подсылал Петровича поджигать их».

Хан все размышлял. Муравьев передал ему письма от Ермолова и подарки от императора. Забавно вышло с подарками: одновременно хану принесли порох, свинец, кремни и две головы сахару в холстине. «Сей подарок они, кажется, растолковали как предположение войны в случае, если он не примет двух голов сахару и… которые по толкованию их изображали мир и сладкую дружбу. Но хан и то и другое взял».

В конце концов юз-баши удалось убедить хана принять Муравьева лично. Его вызвали в Хиву. По дороге он «видел несколько несчастных русских, которые снимали шапки и просили меня вполголоса спасти их». По сведениям, которые собрали лазутчики, в Хиве было 30 тысяч рабов из персов и 3 тысячи – из русских. «Хозяева имеют право убивать невольников своих», – отмечал Муравьев.

На приеме у хана выяснилось, что же так смущало хивинского владыку: он не мог понять, зачем в действительности русский к нему явился. В письмах от Ермолова и императора ничего конкретно не говорилось, кроме предложений о дружбе. Муравьев сам, по собственной инициативе заговорил о том, что надо бы пускать караваны не из Астрахани, как было до этого, а сразу из Красноводского залива – путь вдвое меньший, а русские купцы привозили бы туда все необходимые товары. Хан заявил, что ему это не надо: у залива живут туркмены, более преданные персам, а не ему. Муравьев пытался заверить, что если хан начнет союзничать с Россией, то туркмены «будут ваши же слуги». Но Магмет-Рахим заявил, что России нужно решать самой свои проблемы с неприятелями, а он ни в чем таком участвовать не желает.