Северная война - Андрей Бондаренко

– Так точно, господин генерал-майор!

– Выполнять!

Когда Солев отбежал от них шагов на десять—двенадцать, Егор обернулся и неодобрительно посмотрел на Ухова:

– Дурак ты, Ванюша! Все люди ведут себя перед серьезным боем совершенно по-разному. Одни перестают не то чтобы бриться, но даже – умываться и принимать пищу. Другие, наоборот, выряжаются – словно собрались на новогодний бал к английской королеве… То что поручик Солев приоделся и даже парик свой слегка напудрил, вовсе не говорит о том, что он, поручик Солев, трус последний. Понял, деревенщина?

– Да я что, Александр Данилович? Я ж просто так, к слову пришлось, – смущенно забормотал Ухов. – Вы же знаете, что у меня язык – как помело…

Началась активная и методичная бомбардировка Нотебурга с обоих берегов невского истока. И чугунными ядрами палили, надеясь, что удастся пробить в крепостных стенах дельный проем, и зажигательные бомбы забрасывали внутрь крепостной территории, помышляя учинить там сильные пожары.

Очень долго ничего не получалось: тяжеленные чугунные ядра отскакивали от камней Нотебурга – как сухой горох от стенок бревенчатой избы, а возникающие пожары успешно тушились дисциплинированными и старательными шведами.

Лишь через десять дней, когда подошел последний обоз с боеприпасами, следовавший из самой Москвы и слегка завязший в злых новгородских болотах, дело пошло на лад.

– В псковских и новгородских арсеналах хранятся зажигательные бомбы и гранаты только старой конструкции, – пояснил Шереметьев. – А осадные бомбы, начиненные горючим составом Якова Брюса, до сих пор изготовляют только на Москве-городе. Ничего, сейчас мы с ворогом поговорим на другом языке…

Действительно, после применения новых боеприпасов ситуация резко изменилась: уже через три часа после возобновления бомбардировки в крепости начался сильнейший пожар, сопровождаемый громкими взрывами.

– Огонь, наверное, добрался до пороховых погребов! Александр Данилович, поспорим на серебряный рубль, что еще до сегодняшнего заката шведы вывесят белый флаг? – заинтересованно предложил Ванька Ухов, с которым у Егора установились доверительные и дружеские отношения – по типу «царь Петр – Алексашка». – Вон, восточная стена уже начала разрушаться… Так спорим или как?

Егор, минут пять внимательно понаблюдав за горящей крепостью в подзорную трубу, только неопределенно пожал плечами:

– Белый флаг они, может быть, и вывесят. Только, как усердно подсказывает мой внутренний голос, совсем не для того, чтобы сдаться. Наверняка затеют какие-нибудь дурацкие и долгие переговоры… Не, Ванюша, шведы ребята очень мужественные и упорные. Много еще они выпьют русской кровушки…

Через два часа над круглой центральной башней Нотебурга на ветру заполоскалось белое полотнище.

– Всем пушкам – немедленно прекратить огонь! – отдал команду Егор.

Вслед за замолчавшими пушками на мысу дисциплинированно перестала палить по крепости и северная батарея Солева.

Вскоре от острова отчалила гребная шлюпка – с белыми флагами на носу и на корме.

– Александр Данилович! – опустив подзорную трубу, взволнованной скороговоркой доложил Погодин: – Там, в лодке – сам комендант Нотебурга, генерал Ерик Шлиппенбах, старший брат того Шлиппенбаха, который со своим корпусом охраняет Ливонию. Вы его однажды (мне полковник Соколов рассказывал) взяли в плен, а потом обменяли на одну девицу чухонскую, безродную…

– Молчать, дурак! – недовольно зашипел Егор, быстро оглядываясь по сторонам: не услышал ли кто ненароком из «чужих», стоящие рядом Ванька Ухов и Фролка Иванов были не в счет. – Эта «девица безродная» – рано или поздно – станет законной русской царицей, так что настоятельно советую, орлята, языки не распускать по-пустому… А ты, Проша, не ошибаешься часом – насчет коменданта? Не по правилам это: лично жаловать на первые переговоры, доверенные офицеры для того существуют.

– Он это, Ерик Шлиппенбах! – заверил Прохор. – Он к нам, в смысле в шведский еще Ниеншанц, приезжал несколько раз – с визитами вежливости. Та еще штучка:

заносчив и горд – как сто тысяч чертей! Говорит – только по-шведски…

Егор, повертев туда-сюда тоненькое колечко, дополнительно поднастроил свою подзорную трубу и навел ее на приближающуюся лодку. Комендант Нотебурга, гордо стоящий на корме, выглядел очень даже солидно и представительно: длинная седая борода, железные ребристые доспехи, явно очень старинные, на голове старика красовался черный металлический шлем, чем-то напоминавший обычную кухонную кастрюлю, на левом боку висела – в непрезентабельных потертых ножнах – чрезмерно длинная шпага.

«Очень уж похож на Дон Кихота! – подсказал начитанный внутренний голос. – Я бы такому не доверял! От аналогичных чудаков только и надо ждать что неприятностей мерзких да паскудных, произрастающих из махровой сентиментальности».

– Эй, Прохор! – велел Егор. – Иди-ка встреть дедушку, узнай, что ему надо от нас. Ведь из присутствующих только ты разумеешь шведскую мову…

Лодка ловко пристала к берегу, даже вползла на полкорпуса вперед – на низкую речную косу. Гребцы, уважительно и бережно поддерживая за стальные локти, помогли старику-коменданту выбраться на черные прибрежные камни. К Шлиппенбаху-старшему торопливым шагом приблизился Прохор Погодин, склонился в низком полупоклоне.

После двухминутного диалога Прохор указал рукой на берег. Старый шведский генерал, согласно кивнув головой, уверенно и размеренно, очень широкими шагами, двинулся в указанном направлении, Погодин почтительно семенил рядом.

«Комендант-то явно к тебе направляется. Выйди навстречу, не заставляй пожилого человека карабкаться по крутому косогору, запыхается ведь… – насмешливо заканючил внутренний голос. – Что, не пойдешь? Боишься, что подчиненные не так поймут? Гордыня обуяла? Ну-ну, смотри, братец…»

По знаку Егора к нему приблизились Шереметьев и Апраксин, а Ухов и Иванов, в соответствии со своими скромными чинами, покладисто отошли в сторону. Что поделаешь, серьезные переговоры требовалось проводить с соблюдением всех писаных и неписаных норм и правил, обязательно в присутствии достойных и уважаемых свидетелей.

Комендант Нотебурга и Прохор Погодин остановились в нескольких шагах от троицы русских военачальников. После обмена взаимными короткими приветственными жестами Ерик Шлиппенбах, скрестив руки на груди, заговорил – громко и величественно, глядя только на Егора, как будто Шереметьева и Апраксина не существовало вовсе. Погодин незамедлительно приступил к обязанностям толмача.

– Отважный сэр Александэр! Я бесконечно рад, что мне посчастливилось лично познакомиться с вами! – неожиданно заявил Шлиппенбах. – Мой младший брат, командир ливонского королевского корпуса, в своем письме очень тепло и восторженно отзывается о вас. Судя из событий и поступков, описанных в его подробном послании, вы, сэр, являетесь настоящим благородным кавалером, для которого кодекс рыцарской чести – не пустой звук!

Генерал бережно снял с головы свою каску-кастрюлю и торжественно помахал ею туда-сюда, выставив далеко вперед носок правой ноги – в низком кожаном сапоге, щедро обитом металлическими пластинами, и почтительно склонив свою седую голову.

Польщенно улыбнувшись, Егор ответил несколькими цветастыми дежурными комплиментами, посвященными неисчислимым достоинствам всего благородного семейства Шлиппенбахов. После чего поинтересовался здоровьем храбрейшего шведского короля Карла Двенадцатого, а также причинами, приведшими на невский берег доблестного коменданта крепости Нотебург, не обращая при этом ни малейшего внимания на насмешливые смешки и ехидное перешептывание Шереметьева и Апраксина за своей спиной.

Восторженно поведав о крепком и нерушимом здоровье любимого и почитаемого короля Карла, Ерик Шлиппенбах неожиданно понурился, меланхолично потряс длинной седой бородой и принялся, заходя откровенно издалека, излагать суть своей просьбы:

– Умирает рыцарство европейское! Благородство и милосердие нынче не в чести… Современные люди – даже благородного происхождения – озабочены только пополнением своих карманов пошлым златом. Усадьбы, обставленные дорогущей мебелью, бесконечная вереница жадных молоденьких любовниц, конюшни, забитые породистыми лошадьми, кольца и перстни, раззолоченные камзолы – сотнями… Эх, куда катится весь этот мир? Печально все это, печально… Вы согласны со мной, доблестный сэр Александэр?

– О, да, мой храбрый генерал! – заверил Егор, стараясь оставаться при этом максимально серьезным. – Ваши слова для моего бедного сердца – словно живительный бальзам. Продолжайте…

– Любовь и рыцарство. Прекрасные дамы, верные и преданные, трепетные и неземные. Погони и схватки. Печаль – под руку с радостью… Неужели все это – осталось только в старинных балладах и сагах? Неужели, сэр Александэр, сама Любовь – покинула эти грешные берега? Тристаны и Изольды откровенно измельчали, а амуры и купидоны превратились в подлых и жадных лавочников?