Северная война - Андрей Бондаренко

Они вошли в узкий зал, дальняя стена которого терялась где-то – во мраке веков… Вдоль одной из боковых стен выстроились в бесконечный ряд древние чеканные серебряные ендовы, иноземные золотые кубки на длинных витых ножках, массивные серебряные и позолоченные лохани, стопки золотых и серебряных блюд. Особняком располагались два льва – из чистого серебра – с золотыми гривами и большой павлин литого золота – с глазами-изумрудами. По другой стене тянулись широкие дубовые полки, заполненные разномастными – кожаными и сафьяновыми – мешками и мешочками. Некоторые мешки уже давно истлели по швам, и на каменном полу перед ними лежали горки серебряных и золотых монет.

– Золото, в основном, голландские ефимки, – невозмутимо пояснил князь-кесарь. – Их здесь должно быть ровно пятьдесят два мешка…

Неожиданно по залу пробежал легкий ледяной ветерок, мерзкий и протяжный голос чуть слышно прошелестел:

– У-у, суки! Ходят тут всякие… Вороги! Чтоб вам пусто было…

Егор замер, напряженно вслушиваясь, высоко поднял фонарь над головой. Молчал, недовольно сопя, и Ромодановский.

Спустя секунд десять—пятнадцать из боковой стены комнаты выскользнул высокий светлый силуэт – мужчина в старинных белесых доспехах, с прозрачным боевым топором в руках. Призрак, недовольно стеная и охая, пересек помещение наискосок и мгновенно скрылся в противоположной стене.

– Крепкие у тебя нервы, Александр Данилович! – с легкими нотками удивления в голосе одобрил князь-кесарь. – У иных деятелей ноги давно бы подкосились, да штаны бы промокли насквозь. Ты же вроде не падаешь, да и портки остались сухими…

– Это был Дух Алексея Михайловича? – хриплым и чуть дрожащим голосом неуверенно спросил Егор.

– Он самый! Да ты не трясись так. Он безобидный совсем. Ну ходит, ну ругается и ворчит. Ничего страшного, в общем, дело-то – насквозь житейское… Ладно, господин генерал-губернатор, пошли дальше. Дел у меня сегодня невпроворот. Кровавых – в том числе…

На дальних полках лежали груды собольих и пыжиковых шкурок, отрезы бархатов и шелков, над которыми недовольно перепархивали стайки потревоженной моли.

– Меха-то и ткани – сгнили уже! – низко склонившись над широкой полкой, недовольно проворчал Егор. – Лет бы на десять—пятнадцать пораньше…

– Раньше – незачем было! – жестко пояснил Ромодановский. – Слово я давал покойному Алексею Михайловичу, что все эти богатства пойдут только на дело великое и нужное – для всей России… Новый знатный город на Балтийском побережье – великое дело! И батюшка нашего царя – в свое время – мечтал об этом…

– На сколько здесь будет добра, Федор Юрьевич? – шепотом спросил Егор.

– Миллиона на полтора, наверное. Года на два, может, и на три хватит тебе… Загружай все в возки, прячь, охраняй, пользуй. Только, прошу, записывай тщательно – как и что. Не сегодня, так через три года Петр Алексеевич потребует от тебя, охранитель, подробного отчета. Да и я подключусь…

– Федор Юрьевич, а не шепнешь мне вскользь словечко: что там наш государь себе на весну запланировал? – тихонько спросил Егор. – Всех расставил по важным местам. А сам-то – куда собрался?

– С молодухой своей хочет слегка развеяться, попутешествовать, – улыбнулся в свои татарские, подковообразные усы князь-кесарь. – По весне они поедут на Воронеж, потом поплывут на кораблях да стругах по Дону-батюшке. Хочет царь показать своей Катеньке степи русские, весенние, вольные…

Выезжать к Ниеншанцу (русской «опорной точке» тех краев) Егор запланировал в конце февраля – по зимникам, не дожидаясь весенней подлой распутицы.

В дорогу собирался не один: с обозами многочисленными, в сопровождении полков Дикого и Петровского. Всю охранную Службу он оставлял на Василия Волкова, который со дня на день должен был получить звание генерал-майора.

«Братец, а не хочешь ли ты посетить Яшку Брюса? – неожиданно спросил внутренний голос. – Другом же он был тебе – долгие и долгие годы. Негоже забывать друзей, хотя бы и бывших…»

После завершения очередного совещания, посвященного утверждению предварительного плана застройки Питербурха (Санька рисовала – совместно с голландским инженером Исааком Абрахамом!), Егор вежливо попросил у Петра разрешения – повидаться с Брюсом.

– Повстречайся, коль тебе так хочется! – недовольно поморщился царь. – Только толку в том… Похоже, наш Яшка окончательно распрощался со своим разумом. Порой такую несет ахинею – уши вянут! Беседовал я как-то с ним пару раз. Впрочем, встреться, поболтай. Может, тебе он что-нибудь и поведает – полезного да разумного…

Западное крыло Преображенского дворца встретило неприветливо: гулкие коридоры, бдительные часовые, колкая и недобрая тишина. Незнакомый Егору, широкоплечий и усатый поручик, минут пять—семь повозившись с тугими замками, приоткрыл до половины высокую дверь, приглашающе и плавно провел по воздуху рукой:

– Проходите, Александр Данилович!

В помещении, несмотря на бодрые и шустрые сквозняки, пахло пыльной затхлостью и вековой заброшенностью. Книжные шкафы, забитые под самую завязку книгами и кожаными папками, широченные дубовые полки, беспорядочно заваленные толстыми фолиантами и разнокалиберными пергаментными свитками. На столиках и стеллажах – колбы и колбочки, мензурки и разномастные мешочки, шкатулки и бочонки, склянки и фарфоровые ступки, весы всевозможных конструкций, странный прибор, отдаленно напоминающий микроскоп, длинная труба телескопа, направленная – сквозь толстые прутья решетки – в высокое стрельчатое окно.

Послышались медленные, неприлично громко шаркающие шаги, из-за высокой китайской ширмы, отгораживающей дальний угол комнаты, вышел сгорбленный и неприветливый старикан. У пожилого, неопрятно одетого человека были длинные, совершенно седые волосы, ниспадающие ему на плечи, очень бледное лицо, густо изрезанное глубокими морщинами, мелко трясущиеся кисти рук, покрытые коричневой пергаментной кожей.

– Саша! – расплылся в широкой улыбке старик, демонстрируя Егору свой щербатый рот, радостно протянул для рукопожатия темно-коричневую руку. – Как хорошо, что ты пришел! А я теперь часто вспоминаю о тебе, о днях наших вешних…

– Яшка? – до самой глубины души удивился Егор, осторожно отвечая на рукопожатие старца. – Как же так? Тебе же еще и тридцати трех лет нет, а выглядишь – на все семьдесят пять…

Брюс криво усмехнулся:

– Это, Саша, наверное, цена такая – за полученные знания. Чем больше узнаешь о нашем мире, тем больше поражаешься и ужасаешься… Представь, я уже целый год совсем не сплю. Научился вот. Жалко времени, очень уж быстро оно утекает: словно песок сквозь пальцы. Звезды спать не дают. Всю ночь смотрю на них, а днем вспоминаю, размышляю. Звезды, звезды, звезды… Астрология, Саша, величайшая наука! Даже алхимия перед ней – детский лепет! Вот послушай, что я тебе сейчас расскажу… Да ты присаживайся! Вот кресло – почти чистое…

Через полчаса Егор понял, что Брюс может говорить только о звездах, все остальное представлялось ему мелким и никчемным. Война со Швецией? Ерунда! Алешка Бровкин увел у курляндского герцога жену? Смешно, конечно, но что это – перед бесконечными тайнами Галактики? Тщета и тлен! А вот период полного обращения кометы Галлея вокруг Солнца составляет…

– Саша, представляешь, а Бога-то и нет! – радостно блестя своим единственным живым глазом, увлеченно рассказывал Яков. – И Земля – планета наша. Она, чтобы ты знал, вращается вокруг Солнца, и, скорее всего, тоже круглая – как и все остальные планеты, – неожиданно став абсолютно серьезным, предложил: – Хочешь, Александр Данилович, я тебе предскажу судьбу?

– По звездам?

– Конечно же!

– Не получится, – заверил Брюса Егор.

– Почему?

– Не знаю я точно даты своего рождения: ни месяца, ни даже года…

– Это плохо! – огорчился Яков, но тут же встрепенулся: – У меня же есть Шар Судьбы! Правда, он просыпается очень редко… Из всех, кто приходил сюда и трогал его руками, Шар рассказал мне только о судьбе князя-кесаря и той девушки, Екатерины, с которой нынче дружит наш царь.

«Ага, следовательно, наш Яков, на сегодняшний день, является модным дворцовым прорицателем, игрушкой такой экзотической!» – догадался Егор и спросил:

– А что Петр Алексеевич? Шар отказался рассказывать про него?

– Не стал царь прикасаться к Шару, – недовольно пояснил Брюс. – Сперва-то он хотел. Даже руки к нему поднес, а потом неожиданно передумал. Нахмурился, даже рассердился, ушел, на прощание очень сильно хлопнув дверью… Ну что, Саша, пойдем к моему заветному Шару – судьбу пытать?

– Пойдем! Почему бы и нет?

За старинной китайской ширмой царил таинственный полумрак: крохотное круглое окошко было оснащено матовым темно-зеленым стеклом. На аккуратном квадратном столике – черного дерева – располагалось круглое золотое блюдо, посередине которого лежал – Шар. Странный, мерцающий всеми оттенками фиолетового и сиреневого, чуть пульсирующий, такое впечатление – живой…