Северная война - Андрей Бондаренко

– Присаживайся, Саша, присаживайся, не томи! – нервно засуетился Брюс, пододвигая Егору единственный стул, высокая деревянная спинка которого была покрыта искусной резьбой. – Садись! Видишь, как он рад тебе? Вот же – пошли розовые и алые полосы. Видишь? Все, он тебя полностью признал! Теперь будет предсказывать… Сосредоточься, закрой глаза и осторожно обхвати его руками! Да не бойся ты, трусишка, Шар не кусается, он – добрый…

Рукам Егора было тепло и очень приятно, по всему телу перекатывались ласковые волны, качающие и хмельные. Перед глазами мелькали – один за другим – образы из его прошлой жизни: старый, обшарпанный пятиэтажный дом на Средней Охте, школьный класс, заставленный низенькими партами, доброе лицо матери, Наташка, корчащая ему смешные рожицы, армейские друзья, свежая могилка на Северном кладбище, бестолковая толчея аэропорта, многознающие глаза Координатора…

На его плечи легли чьи-то костлявые и ледяные ладони, хрипловатый старческий голос мягко попросил:

– Все, Саша, хватит. Выпускай Шар, убери ладони… Пойми ты, чудак, нельзя так долго общаться с Шаром, можно и рассудком повредиться. Выпускай его, выпускай. Это совсем даже не игрушка…

Егор с трудом развел руки в стороны, спрятал ладони за спину, открыл глаза: дальняя палата западного крыла Преображенского дворца, круглое оконце, забранное в матовое темно-зеленое стекло…

– Вставай, Саша! – снова настойчиво заныл голос Брюса. – Уступи мне место. Надо торопиться, пока Шар не заснул. Вставай же…

Медленно поднявшись, Егор отошел в сторону, резко потряс головой, в которой тоненько звенело, слегка помассировал виски. Мучительно хотелось пить, ужасно ныла поясница: словно он все утро рубил толстые березовые чурки.

– Эй, Яков, испить бы чего? – попросил Егор.

Но Брюс его уже не слышал: усевшись на стул, он обеими ладонями крепко обхватил Шар, задрал свою седую голову – с закрытыми глазами – вверх и замер, дрожа всем своим худеньким телом…

– Черт-те что! – через пять-шесть минут недовольно пробормотал себе под нос Егор. – Так можно и от жажды сдохнуть запросто. Связался вот – на свою голову – не пойми с кем…

Наконец Брюс заговорил – глубоким и чистым голосом, медленно и плавно:

– Странное Прошлое, очень странное… Впрочем, это неважно. Ведь оно уже прошло и никогда не повторится… Но и Будущее невероятное! Сперва – долгий путь на запад, но – в земли восточные. Бои, сражения, слава, золото… Потом – путь сквозь века, потеря жены, детей, друзей. И вдруг – новая встреча с ними… С ними ли? Неадекватный вопрос. Философия – неимоверно сложная штуковина – для моего понимания…

Глава семнадцатая

Шлиссельбург – город-ключ

Отъехать в феврале месяце не получилось: всерьез лютовали морозы, за окнами – дни и ночи напролет – бесновалась, закручиваясь в крутые и злобные спирали, пурга, иногда превращаясь в косую и хлесткую метель, на смену которой заступала ветреная и порывистая вьюга…

В один из первых весенних дней Егор с самого раннего утра засел в рабочем кабинете – за планы строительства нового города-порта, выбрав себе в качестве внимательного слушателя и толкового советчика собственного денщика Ваньку Ухова, малого весьма шустрого и сообразительного.

– Дельно придумала Александра Ивановна – разбить город на части! – рассуждал Ухов, заинтересованно и внимательно разглядывая различные бумаги и бумажки. – Вот на этих невысоких холмах, выстроившихся в единую линию, и будут располагаться, как я понимаю, царский дворец, дома других знатных и родовитых особ, разные государственные учреждения: Адмиралтейство, Монетный Двор, Дума, Канцелярия Тайных дел, прочее… Очень длинный и прямой проспект получится – от самого побережья залива, вдоль цепочки холмов. А от проспекта к холмам проложат короткие боковые въезды. Одно только мне непонятно: на плане нарисовано, что этот «высочайший» район с запада будет ограничен длинной чередой озер и прудов, за которыми разместится стационарный лагерь Преображенской дивизии. Это весьма разумно. Только вот на карте царевича Алексея – нет никаких прудов! Только речка невеликая… Как же это так, Александр Данилович?

Егор, пребывая с самого рассвета в благодушном и добром настроении, терпеливо и подробно объяснил:

– Сперва здесь от души поработают усердные землекопы: выроют глубокие и широкие котлованы – под будущие пруды и озера. Потом эту речку перекроют крепкой и надежной запрудой, направят в искусственное, загодя выкопанное русло, которое и приведет речную воду в эти котлованы. Исаак Абрахам, голландец, он большой дока – во всяких делах плотинных да портовых…

Тихонько скрипнула входная дверь, в кабинет торопливо заглянула Санька, уже одетая в свою соболью шубку, явно собирающаяся отъезжать куда-то по важным делам, строго и озабоченно улыбнулась Егору:

– Саша, я к папеньке срочно отъеду: там, кажется, Луиза – то есть Елизавета, рожать собралась. Если что, то и задержусь немного, обедайте без меня, я кухарке и дворецкому уже отдала все необходимые распоряжения.

– Конечно, поезжай, дорогая! – кивнул головой Егор. – Присмотри там, помоги. Лизе горячий привет передавай от меня!

День прошел незаметно и быстро – в трудах и заботах, наступил зимний сиреневый вечер. В течение дня Егор несколько раз посылал Ухова в дом Ивана Артемовича Бровкина (Алешка так до сих пор и не удосужился обрасти собственным гнездом, поэтому и поселился с молодой женой в отцовских хоромах, заняв отдельный двухэтажный флигель), но денщик постоянно возвращался с одним и тем же ответом: «Еще не родила, бедняжка, подождите…»

Егор на ночь расцеловал детей в щеки, рассказал им какую-то нехитрую сказку, дождался, когда они заснут, после чего отправился в их с Санькой супружескую спальню. В ожидании жены он зажег новую длинную восковую свечу и принялся за книгу Плутарха, посвященную знаменитым войнам и битвам Древнего мира. Где-то часа через два с половиной – как-то незаметно для самого себя – он крепко уснул, пристроив голову на руки, сложенные поверх толстенной книги, раскрытой на портрете великого полководца Ганнибала.

Проснулся Егор от негромкого шороха. Открыл глаза, резко приподнял голову над книгой: свеча уже почти догорела, истекая последними каплями прозрачного горячего воска, а в углу, за супружеской широкой кроватью, Санька неуклюже и старательно возилась с задней шнуровкой своего платья.

– Сань, давай я помогу! – предложил Егор, торопливо поднимаясь со своего стула.

– Помоги, если хочешь, – покорно согласилась жена и посмотрела на него помертвевшими глазами. Ее пухлые и чувственные губы вдруг странно и болезненно скривились, красиво очерченный подбородок мелкомелко задрожал…

– Что-то случилось?

– Девочка родилась. Здоровенькая, пухленькая, рыженькая такая, – странным механическим голосом ответила Санька, а на ее голубые глаза неожиданно навернулись крупные слезинки.

– У Елизаветы с Алешкой дочка родилась? Рыженькая? Вот же здорово! – искренне обрадовался Егор. – Чего же ты тогда плачешь, дуреха?

– Луиза умерла! – горько выдохнула Санька и, упав навзничь на постель, затряслась в безутешных рыданиях…

Елизавету – маркизу де Бровки, в недалеком прошлом – Великую герцогиню курляндскую, похоронили с великой торжественностью и пышностью, даже царь – под ручку с Екатериной, одетой в глубокий траур, почтил это мероприятие своим присутствием. Луиза лежала в гробу – безумно прекрасная, умиротворенная, счастливая. Глядя на ее бледное и одухотворенное лицо, у всех – без исключения, включая жестокосердного князя-кесаря Ромодановского, по щекам неустанно стекали редкие, горько-солоноватые капли…

Первым бросая ком мерзлой земли на крышку гроба, Петр мягко и ненавязчиво спросил у опухшего от слез Ивана Артемовича:

– Алешка-то где?

– На олонецких верфях, государь, где же ему быть еще, – торопливо проведя по лицу белым льняным платком, глухо ответил Бровкин-старший. – Вот, хочу спросить совета у тебя, Петр Алексеевич. Может, не стоит Алешке – прямо сейчас – сообщать об несчастье этом? Может, повременить немного? У мальчика моего наверняка и от дел ежедневных, праведных голова идет кругом, а тут – такое…

– Может, и не стоит, – после недолгого раздумья ответил царь. – Пусть уж трудится – со спокойным сердцем… Недельки через две известите контр-адмирала, что у него дочь родилась, а жена, мол, хворает немного. А еще месяца через полтора и правду ему можно будет сказать… Не, это я лично так думаю и ни к чему не принуждаю. Вам – решать… Алексашка, если надо будет, то потом отпусти контр-адмирала в бессрочный отпуск. Но только сперва подбери ему замену достойную, равноценную… Кстати, а как младенца-то решили наречь?

– Елизаветой, государь! В честь ее матушки покойной…

– Это верно! – от души поддержала Екатерина, которая уже достаточно бойко говорила по-русски, и внимательно заглянула – снизу вверх – царю в глаза: – Петруша, а давай и нашу будущую дочку тоже наречем Елизаветой?