Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас

сближением «польской аристократии и интеллигенции» с народом, что могло представлять серьезную опасность для целостности империи[1037]. При этом возможности превратить поляков в лояльных подданных императора или повлиять на их культурную идентификацию не рассматривались. Создается впечатление, что высокопоставленные имперские чиновники смирились с мыслью об антиимперских взглядах поляков и считали, что власти не в силах эти взгляды изменить. Зафиксированная 18 апреля 1914 года в журнале заседаний дискуссия о назначении могилевского архиепископа и высказанные мысли о том, что могилевским католическим архиепископом не следует назначать немца, поскольку поляки это воспримут как вызов[1038], – редкий случай, когда участникам совещания была небезразлична реакция поляков. Все внимание во время этого совещания было направлено на меры, призванные оградить белорусов и литовцев от польского влияния. Участники совещания решили обратиться в Министерство внутренних дел с предложением уменьшить польское влияние в католической церкви (стремиться к тому, чтобы виленским и самогитским (тельшевским) епископами были назначены литовцы, а могилевским – латыш, уменьшить число поляков в капитулах, консисториях и в духовных семинариях; национальный состав обучающихся в семинариях клириков привести в соответствие с национальным составом верующих; в католических семинариях преподавание Закона Божьего, а также так называемое дополнительное богослужение белорусам проводить на русском языке; применять другие меры для ограничения влияния католической церкви и усиления позиций православной церкви; принять ряд мер, призванных осложнить приобретение земли поляками, и упрочить экономическое положение русских и пр.)[1039].

Даже после начала войны и оккупации части Западного края немецкими войсками, когда между враждующими сторонами началось соперничество за привлечение поляков на свою сторону, лишь часть высокопоставленных чиновников (например, военный министр Алексей Андреевич Поливанов) были готовы упразднить правовые акты, дискриминирующие «лиц польского происхождения», при этом другие (министр внутренних дел Алексей Николаевич Хвостов и министр земледелия Александр Николаевич Наумов) предлагали не спешить или идти только на частичные уступки (министр народного просвещения Павел Николаевич Игнатьев), были и те (министр юстиции Александр Алексеевич Хвостов), кто в случае получения Царством Польским автономии склонялся к введению новых запретов для поляков в Западном крае[1040].

В отличие от поляков белорусы для имперских чиновников были той национальной группой, которую следовало защищать, а не той, против которой следовало бороться. Поэтому и предлагаемые меры национальной политики по отношению к этой недоминирующей этнической группе были другие.

Глава 14

Программа «Развития белорусских национальных чувств»

В последние десятилетия существования империи статус белорусов как этнической группы в официальном и публичном дискурсах в сравнении с более ранним периодом практически не изменился. Белорусы, как и раньше, концептуализировались как составная часть триединой русской нации. Соответствующим образом представители имперских властей трактовали и статус белорусского языка: «В действительности белорусское наречие совершенно не является самостоятельным языком, оно лишь испорченный русский язык с примесью польских слов, и при том испорченный настолько незначительно, что не представляет никаких затруднений для понимания русскими белорусской речи, или белорусами русского языка»[1041]. Белорусский язык в российском дискурсе нередко, как и идиш, назывался жаргоном[1042]. Такая точка зрения на белорусов была характерна и для достаточно либеральных имперских чиновников, например ее придерживался министр народного просвещения И. И. Толстой. Белорусов и малороссов И. И. Толстой считал «разветвлениями» русского племени и констатировал: «Очевидно для меня и, думаю, для большинства спокойно рассуждающих людей, что различие наречий, на которых люди говорят, еще нигде в мире не служило основанием для признания обособленных политических, экономических и культурных интересов, а отличить образованного воронежского или одесского малоросса от таковых же великорусов было бы в большинстве случаев абсолютно невозможно»[1043].

Однако, по крайней мере в период революции 1905 года, многие высокопоставленные чиновники предлагали искать иные в сравнении с применявшимися до революции, то есть нерепрессивные, меры воздействия. И. И. Толстой полагал, что запрет на книгопечатание на украинском и белорусском языках привел к появлению «автономно-сепаратистических стремлений» в этих национальных сообществах[1044], а виленский генерал-губернатор К. Ф. Кршивицкий утверждал, что в новых условиях власти могут опираться исключительно на применение «мер культурного характера». Генерал-губернатор считал, что белорусы вследствие многовекового сосуществования Литвы и Белоруссии с Польшей «по языку и нравам» есть «нечто среднее между коренными русскими и поляками», поэтому белорус «одинаково легко обращается и в русского, и в поляка» и, следовательно, правительство «должно всеми культурными мерами пробуждать сознание в Белоруссии и сохранить белорусов для восприятия русской культуры». При этом, по мнению К. Ф. Кршивицкого, для того чтобы белорусы идентифицировали себя с русскими, следует принять целый ряд мер: как можно быстрее ввести белорусский язык как язык дополнительных католических служб, открыть начальные школы с преподаванием белорусского языка, участвовать в формировании кадров из числа священников местного происхождения[1045], создать для белорусских крестьян более выгодные условия приобретения земли, создать сеть потребительских обществ, издать дешевые книжки для народа «на местном наречии». К. Ф. Кршивицкий считал, что в этой области властям необходима и помощь общественности, поэтому поддерживал сформировавшиеся в крае организации «Северо-западное русское вече» и «Крестьянин». Генерал-губернатор надеялся, что работа станет легче после введения в крае земств[1046].

Предложенная К. Ф. Кршивицким программа напоминала меры, которые предлагали некоторые имперские чиновники уже в начале 1860-х годов. В то время, точно так же как и в 1906 году, некоторые представители политической элиты империи искали «меры культурного характера», способные противостоять польскому влиянию на белорусов. Однако в последние десятилетия существования империи, как и в середине XIX века, имперские власти не решились поддержать институционализацию этого языка даже в начальной школе, неизвестно также и о какой бы то ни было более широкой поддержке печатных изданий на белорусском языке. В принципе, предложения К. Ф. Кршивицкого о белорусском языке как языке преподавания в начальной школе были неприемлемы для абсолютного большинства чиновников как опасные для целостности триединой русской нации.

При этом идея использования белорусского языка во время дополнительных католических служб рассматривалась государственными учреждениями до Первой мировой войны достаточно часто[1047]. Правда, можно предположить, что чиновники нередко понимали введение белорусского языка как этап перехода к русскому языку. Кроме того, часть православных епископов опасалась, что дополнительное богослужение на белорусском языке может привлечь в католическую церковь православных и те обратятся в католичество[1048].

Таких страхов, связанных с дополнительным католическим богослужением на белорусском языке, у чиновников в начале XX века не было, и центральные власти прикладывали значительные усилия, чтобы Святой престол отменил введенный в 1877 году запрет на использование белорусского языка в католической церкви. Рим запрет 1877 года не отозвал, но изменил интерпретацию: позволил пользоваться русским языком перешедшим