Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко

именно этот период отмечен ростом рефлексии о месте женщин в литературе и границах дозволенного участия в литературном процессе. Как писал Ю. М. Лотман, характеризуя эпоху в общем, «начало XIX века оставило неизгладимый след в русской культуре, во многом определив пути ее дальнейшего развития»[615]. Это замечание во многом справедливо и в отношении такой локальной проблемы, как наша: мы старались показать, что большинство суждений о занятиях женщин словесностью, которые впоследствии были использованы критиками 1830–1860‐х годов, впервые сформулированы именно в первой трети XIX века.

Обращение к различным источникам начала XIX века, прежде всего к журнальной периодике, показывает, что, несмотря на общее позитивное отношение представителей сентиментализма к культурной миссии просвещенных дворянок, среди них не было единодушия по этому вопросу, а некоторые, например Владимир Измайлов, и вовсе считали участие женщин в литературе едва ли дозволительным. При этом до настоящего времени исследователи не разбирали подробно позицию представителей «Беседы любителей русского слова» по вопросам женского сочинительства. Нашей задачей был системный анализ высказываний литераторов карамзинского направления и их оппонентов и демонстрация того, как идеи противоборствующих лагерей повлияли на позицию поэтессы Анны Буниной, находившейся на пересечении двух этих линий.

Чтобы решить эту задачу, в первой главе мы обратились к материалу периодических изданий сентименталистов и проанализировали публикации в журналах «Вестник Европы», «Патриот», «Московский Меркурий» и «Аглая».

Н. М. Карамзин, стремившийся подчинить литературу целям просвещения, одним из первых поднял вопрос об участии образованной женщины в культуре, и в литературе в том числе. Будучи главным редактором «Вестника Европы», Карамзин не высказывался прямо о писательских возможностях женщины (в отличие от его последователей), но в редактируемых им изданиях (журналах и альманахах) и в его сочинениях определялся идеал новой дворянки. И тот факт, что эти идеи были подхвачены другими сентименталистами, говорит о том, что замысел просветителя был понят его современниками. Вероятно, именно потому, что Карамзин осознавал разрыв между желаемым и действительным, он воздерживался от попыток более четко сформулировать идеал новой женщины.

Однако уже современники Карамзина, начинавшие издательскую деятельность одновременно с ним или чуть позже, начали рефлексировать непосредственно над проблемой участия женщин в литературе. М. Н. Макаров позиционировал свое издание, «Московский Меркурий», не только как рассчитанное на женскую читательскую аудиторию, но и как на площадку для женщин-литераторов. Заявление о готовности публиковать писательниц и поэтесс не было подкреплено действием. Публикуя оригинальные и переводные сочинения, Макаров не только формировал вкус читательниц (в частности, отрицательно оценивая Радклиф и положительно — Жанлис), транслировал положительный идеал просвещения, но и высмеивал поверхностную моду на просвещенность. Таким образом, «Московский Меркурий» — это следующий шаг в «облагораживании» новых участниц культурного производства: Макаров давал этические и эстетические ориентиры, разумеется, как и Карамзин, но в немногочисленных рецензиях на женские сочинения он шел дальше — транслировал ожидания публики, вырабатывал и формулировал требования критики к писательницам: писать «без всякого требования на ученость, на метафизику, на скучную, площадную мораль и на чувствительность»[616].

Владимир Измайлов, издатель журнала «Патриот», уделял особое внимание вопросам воспитания, в том числе женского. Важной составляющей его издательской позиции было отношение к женскому литературному труду: оно было крайне отрицательным. Именно на страницах «Патриота», надо полагать, впервые в русской культуре прямо было сформулировано представление о женском сочинительстве как о проявлении «развратных» склонностей.

Начало XIX века отмечено не только стремлением отдельных деятелей расширить возможность культурного участия дворянки, но и тенденцией к романтизации и идеализации женских образов:

…мужчинам нравилось, чтобы в печальных, мечтательных голубых женских глазах блестели слезы и чтобы женщина, читая стихи, уносилась душой куда-то вдаль — в мир более идеальный, чем тот, который ее окружает <…> литература и искусство конца XVIII — начала XIX веков создают идеализированный образ женщины, который, разумеется, расходился с тем, что давала жизненная реальность. Но, с одной стороны, это резко повышало роль женщины в культуре. Идеалом эпохи становится образ поэтической девушки[617].

Идеализированный образ мечтательной и пассивной женщины не соответствовал образу дворянки, решившейся на выступление перед публикой со своими сочинениями или на публикацию своих «самых нежных, самых тонких» чувств и мыслей. Положение начинающей (и не только начинающей) писательницы было по определению уязвимым, она шла против устоев и приличий. Однако издатели и критики не могли не считаться с тем, что женщины пусть медленно и неуверенно, но неуклонно обживали литературное поле. Определенная противоречивость в этом вопросе проявилась, например, в издательской позиции Шаликова времен «Аглаи». Как мы писали в первой главе работы, на уровне журнальных деклараций Шаликов оставался довольно сдержанным в вопросах, касавшихся женского сочинительства. Но при этом он, в отличие от названных выше литераторов, систематически публиковал женские сочинения и поддерживал знакомых поэтесс. Особое участие он принял в судьбе Анны Буниной (как литератор) и способствовал укреплению ее репутации «русской Сафо».

Проблема женского сочинительства волновала не только сентименталистов, она так или иначе обсуждалась и в «Беседе любителей русского слова». Как показал анализ полемики, позиции «архаистов» и «новаторов» далеко не всегда были полярно противопоставлены, как то представлялось самим оппонентам. Полемика между карамзинистами и шишковистами сохранялась в течение 1800‐х годов (и дальше), а вопрос о женском участии в литературе, в ряду других, стал одной из точек соприкосновения противников. О возможностях потенциальных писательниц заявили сентименталисты, но они, как известно, не наделили их равными полномочиями. Шишков стремился привлечь женщин-литераторов как новых культурных агентов, способных транслировать «правильные» идеи.

Шишков избирает в качестве союзников (точнее, союзниц) представительниц именно той аудитории, которую не так давно «открыли» сентименталисты и прежде всего сам Карамзин. Основатель «Беседы» таким образом символически «присваивал» новую силу в культурном строительстве. В иерархии общества поэтессам, Екатерине Урусовой, Анне Буниной и Анне Волковой, было отведено скромное, но почетное место, а слушательницы, по свидетельствам современников, часто присутствовали на заседаниях общества.

Источники по биографии и творчеству Анны Петровны Буниной оказались удачным материалом для демонстрации того, как на пересечении этих двух идеологических линий «архаистов» и «новаторов» появился новый тип женщины-литератора. В случае Буниной важны оказались не только ее авторские амбиции, но и тот факт, что она не располагала достаточным состоянием, чтобы писать исключительно «для удовольствия», то есть оставаться в рамках любительских занятий словесностью. Поэтесса рассматривала литературу как способ доставить себе содержание. Возможности легального заработка для девушки из привилегированного сословия в России начала XIX века были крайне скудны, сфера профессиональной