Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

— Уходим.

— А костёр? Вдруг лес подпалим.

Брат Гийом огляделся:

— Погода безветренная. К утру роса выпадет, само всё погаснет. А и не погаснет — не наша забота. Мы уже далеко будем.

Когда они вышли на дорогу, брат Гийом вытащил припасённую в селе веточку полыни, оторвал несколько листочков и тщательно растёр их между ладоней. После чего раскидал растёртое по дороге. Ласло наблюдал за его действиями сначала с удивлением, потом осознание догадки тронуло его лицо, и губы растянулись в довольной улыбке:

— Брат Гийом, это от собак?

— Верно, — ответил тот, даже не удивившись сообразительности своего юного спутника, — можно ещё мяту или крапиву. Их проще всего — всегда под рукой. Ты свою веточку не выбросил?

— Когда ты мне полынь сорвал — там, у харчевни, я сразу понял, что она для чего-то нужна, только сначала не знал, для чего. Конечно, не выбросил. Наверно, когда снова будем в лес заходить, там тоже надо будет землю посыпать.

Вопроса в словах Ласло не было — он уже твёрдо знал, что надо сделать, чтобы собаки, если бросятся их искать, совершенно точно не смогли бы найти, где они остановятся во второй раз.

Но всё обошлось. То ли не смогли сразу найти убитых, то ли посчитали, что искать убийц — дело бесполезное, но погони не было. И через несколько дней брат Гийом и Ласло увидели, как вдалеке, над неровной линией тёмного елового леса, поднимаются серебряные и золотые купола древнего Софийского собора.

Глава пятнадцатая

БРАТ ГИЙОМ И ЛАСЛО В ПУТИ

Остановились они при Софии — как паломники. Их накормили, дали отдохнуть с дороги.

— Завтра утром подойди, чадо, — сказал иезуиту отец Амвросий, что принимал паломников и трудников[158], — скажу, какой урок[159] тебе будет. А уж внучка своего при себе держи, здесь за ним приглядывать некому.

Брат Гийом давно, ещё лет двадцать назад, когда впервые попал в Московию, решил, что удобнее всего здесь представляться паломником. Святых мест у русских много, поэтому надо ли ему в Псков, Москву, Нижний Новгород или на север — всегда есть чем прикрыться. И в монастыре лучше сказываться паломником, а не трудником. К паломникам монахи относятся лучше, да и урок им дают поменьше, чтобы оставалось побольше времени Богу молиться. Православный Бог, ему, конечно, безразличен — схизматики же. Поэтому после выполнения работы оставалось изрядно времени — полдня, не меньше, — побродить по Новгороду: на торжище заглянуть, походить по улицам, разговоры послушать да пройтись по тем местам, где стоят стрельцы, городовые казаки да иные служилые люди. Авось, да ляпнут что, для чужих ушей не предназначенное.

Но войска, что стоят в Новгороде, его сейчас интересовали мало — не для того он здесь. А вот о чём говорит Новгородский владыка Александр, узнать было бы неплохо. Да только где ж его найти? В Софии он, конечно, бывает чуть не каждый день. Да только кто неизвестного паломника к нему пустит? Можно, конечно, попытаться подслушать, о чём он беседует с настоятелем храма, но, поразмыслив, брат Гийом решил этого не делать. Если поймают за подслушиванием — сразу в пыточную, а здешние мастера заплечных дел ни в чём не уступают Малюте[160]. А если даже и уступают, знакомиться с ними всё равно не следует.

Нет, здесь, в Новгороде, подслушивать ничего не надо, разве что чьи слова сами его уши найдут. Но архиепископ Давид[161] расскажет ему всё сам, и куда больше, чем он сможет услышать здесь. Надо только добраться до Ростова.

Иезуит напоказ подолгу молился, даже купил десять толстых восковых свечей и каждый день, пока они жили при Софии, ставил за здравие своего болящего внука Ивана, как он всем представил Ласло. Урок ему на каждый день давали небольшой: прополоть десяток грядок, или вычистить пару-тройку коней, или на поварне помочь стряпухам — воду ль натаскать, дров наколоть или ещё чего. Два дня после работ брат Гийом и Ласло толкались на новгородском базаре, но ничего интересного, как ни прислушивались к разговорам, не узнали. Правда, кое-где поговаривали о том, что "скоро войне конец, потому что едет к царю знатный изуит, который всех и замирит". Война всем осточертела хуже горькой редьки, и слухи вызвали в народе некоторое оживление. Больше опасались шведов, чем поляков.

На четвёртый день брат Гийом на торжище не пошёл. После выполнения урока он стоял в церкви и слонялся по монастырю в надежде, что всё же встретит церковное начальство и случайно узнает что-то стоящее. Да и надо было подыскивать, каким путём уйти из Новгорода. Утром ушёл обоз на Москву — небольшой обоз, из двадцати гружённых любекскими аркебузами телег. Брат Гийом не знал, что пару недель назад из Нарвы привезли несколько сотен фитильных ружей, и новгородский наместник с советниками долго ломали голову: куда их отправить. В конце концов решили: больше половины — в Псков, ведь там со дня на день ожидают шведов. Большую часть от остатка решили держать в Новгороде — не так уж далёк он от Пскова, чтобы совсем уж шведов не опасаться. Да и поляки не сказать чтобы совсем далеко. А толику малую отправили в Москву — стольный град после Молодей живёт спокойно[162], ему много оружия без надобности.

Можно было и с этим обозом уйти — с ним стрельцов идёт сотня, поспокойнее как-то от злых людей. Но брат Гийом всё ждал, что будет оказия до Ростова, чтобы не делать крюк через Москву. И дождался: узнал на Торгу, что через два дня возвращаются в Ростов несколько купцов, привёзших в Новгород мёд, воск да дёготь. Обратно везли ткани немецкие, румяна да белила для ростовских женщин, чернь да зернь новгородскую[163]. Да остаток выручки — деньги немалые. В охране — не стрельцы, конечно, а наёмные люди, но вооружённые и искусству воинскому обученные не хуже стрельцов. Вот с ними иезуит и хотел отправиться в Ростов, а там предстать перед давним своим знакомцем — Давидом, тамошним архиепископом. На него у брата Гийома была особая надежда. Давид прежде при встрече всегда высказывал мысли, за которые церковный суд наложил бы на него епитимью и отправил в монастырь простым монахом, а правёж государев мог и голову с плеч присудить. Но Давид не был дураком и речи такие вёл лишь с теми, в ком был уверен. А в брате Гийоме он был уверен, хоть