Как рушатся замки (СИ) - Вайленгил Кай

— Откуда вы знали, что стражи примут вашу сторону? – спросил Кей, когда за виновником торжества закрылась дверь тюремного экипажа.

Парень обхватил прутья решётки, и на миг Элерт увидел в нём рыжего мальчишку, гонявшего с принцессой по дворцу, а не лейтенанта, прошагавшего бок о бок с ним половину войны.

— Я не знал, – ответил он и ни капли не соврал.

С тех пор, как попытка его повесить не увенчалась успехом, борьба с короной превратилась в исторический экспромт. Лис даже после смерти умудрилась внести в его судьбу правки: теперь никто бы не рассказал, откуда она выведала о казни и как перепортила все имевшиеся в распоряжении палачей верёвки, но факт оставался фактом – благодаря ей один капитан Тайного кабинета прожил намного дольше, чем рассчитывал. А её кровь так и не смыли с пола камеры. Во сне он слушал затихающие крики, подрывался в поту и, ещё не отойдя от кошмара, уговаривал себя проснуться окончательно: настоящее таким ужасным быть не могло, в настоящем Лис обязательно дышала – никаких агонии или перерезанного горла.

Да вот очнуться не получалось. Случившееся не померещилось в бреду: оно было до того реально, что из-под обломанных ногтей за месяц не вымылась эта самая кровь.

По первоначальной задумке его гибель обратили бы сюжетом сказки. Порой людям не требовалась правда – они нуждались в приукрашенной легенде о спасителе, мученике и герое, то есть образе, в котором бы воплотилась скрытая борьба за права целого народа. Так выглядела искомая «спичка» – последняя из тех, какими революционеры мало-помалу разжигали стихийный пожар. Поэтому на площади, с петлёй на шее, он свято верил, что произносит финальную речь, и намеренно обращался к императору: «Сорния принадлежит её народу. Что вы против всего народа, Ваше Величество? Обычный смертный человек!».

Он мог хоть тысячу раз воображать произведённый эффект, прокручивая разные варианты, но и близко не представлял, насколько мощным окажется отклик. На его словах ревущая толпа всколыхнулась с небывалой силой и уже бесстрашно ринулась на оцепление – с голыми руками против оружия. В воздухе зазвенело решительное «За Сорнию!» и громче прежнего раздалось «Освободите его!» – хоть Элерт держался прямо только из гордости – боль вгрызалась в каждый нерв, – он нашёл в себе дух улыбнуться.

Рычаг заклинило – отсчёт шёл на мгновения. Гвардеец у лестницы вдруг обернулся к нему и, спокойно, твёрдо проговорив: «За Его Высочество», – направил ружьё на стоявшего рядом стража и выстрелил. Всё внезапно смолкло – над площадью куполом схлопнулась тишина. Выстрел повторился сзади; магистрат рухнул на помост, закрыв голову, а остальные гвардейцы в панике наставили оружие друг на друга. Толпа, напуганная пальбой, шарахнулась назад, однако кто-то воскликнул «Ну же!» – и люди снова врезались в нестройные ряды стражей.

Палач двинул по рычагу ногой – люк наконец-то открылся, но вместо сдавливания верёвки капитан ощутил столкновение с брусчаткой. От боли потемнело в глазах. Он кое-как приподнялся, опираясь на локти, – тут же ударили в живот, поволокли. Сквозь шум в ушах прорывался непонятный грохот – у мужчины уже не хватало сил сосредоточиться на нём. Потом петлю надевали второй раз – и второй раз смерть отказалась от него. Он глядел на небо через открытый люк, в каком-то странном оцепенении поправляя себя: в третий.

Рассвирепел бы император, услышав, что его слуги трижды не сумели повесить «нежелательного человека»? Лис бы сказала: «Если и наш бог{?}[имеется в виду Бог Смерти] не хочет тебя принимать, то это повод обеспокоиться, Катлер. Сходи к священнику: на концентрацию демонов пора провериться». В его голове выдуманная фраза прозвучала голосом девушки – с её убийства тогда прошли считаные дни. У него не было мочи ни посмеяться, ни заплакать. Сколько ни храбрись, он не то, что ногой в могиле стоял – её оставалось землёй засыпать.

Обычно человека страшило предчувствие конца. Такова природа: цепляйся и борись, пока не забьют, пока не упадёшь от ран на теле. Элерт же с судьбой давно примирился. Сверх того – на алтарь он себя возложил добровольно. Не по глупости попался, в столицу вернулся не из слепой надежды на то, что обойдётся, – в ловушку он наступил целенаправленно и позаботился, чтобы страна об этом сразу узнала. Ему донесли и об аресте Призраков, и о розыске дорогих ему людей, и о подозрительном молчании насчёт него самого. Молва о связях с антимонархистами разлетелась быстро: от солдата к солдату, от батальона к батальону – дерзким шёпотом до императорского двора. Так было нужно. На то делались ставки.

Катлер, естественно, не питал иллюзий: Его Величество не закрыл бы глаза на подобные россказни. Скорее всего, от него ожидали позорного бегства, тогда как он без сомнений садился на поезд до столицы.

Революция не первый день галопом неслась по Сорнии. Не с него она началась – не на центральной площади Тэмпля, на которой соорудили виселицу для мятежного капитана. В народе клокотал застоявшийся гнев, и против монарха он выступил не только из-за пропаганды Азефа Росса – его вели нищета, голод, ненависть к затянувшейся войне и куда более глубокая – к лёгкой ленивой жизни аристократов, которые будто бы не замечали царившей вокруг атмосферы.

Верно: не Элерт и не Азеф дали толчок революции. Она – закономерное последствие политики императора. Им лишь оставалось подарить ей голос и задать направление, а ещё создать символ – элементарный и непоколебимый, в который бы поверили без лишних доказательств. Порой достаточно маленьких, метких слухов, подкреплённых всего-то единственной казнью, – и вот имя несли на устах тысячи тысяч, ожесточённо сметая с пути старые порядки.

Посвяти мужчина в самоубийственный план Росса, которому на данном этапе с тихой злостью приходилось смириться с ним от безысходности, или премьер-министра, который через доверенных генералов настаивал на его побеге с фронта в Сутен, то разыгрывался бы другой – и всё-таки сложный и муторный – сценарий. Элерт всерьёз его не рассматривал, не притворялся даже, что собирается его воплотить. Не тот случай, чтобы пользоваться советами. Он выбрал простую, пусть и мучительную, дорогу – без сожаления, потому что при любом раскладе на финише ожидала взбудораженность общества. Под прицел угодил не очередной несчастный незнакомец, свято веривший в народовластие, – капитан Тайного Кабинета, офицер из ближайшего окружения Его Величества и – шутка ли! – человек, как-то связанный с таинственным принцем.

Черту бы подвели после его смерти: ответ – конечная точка в затянувшейся почти на тридцать лет истории. Надевать корону при жизни он точно не стремился.

Если бы не Лис.

Его незаметная переменная, переворачивавшая все ходы от самого их знакомства.

Посодействовал и банальный страх: напоровшись на кулак сорнийцев, император струсил ставить капитана к стене. Кто-нибудь из министров порекомендовал: сохранить шкуру новоявленного врага безопаснее, чем избавиться от него. Мёртвый символ крепче живого.

Как итог – это медленное похоронное шествие через залы Парящего Двора.

Где-то в городе яростно загромыхал взрыв. За окном мерещилось алое зарево. Тэмпль горел – его отвоёвывали по кусочку. Один дворец непреступно взирал на хаос с высоты, словно по привычке принимая его за «баловство».

«Разве может проиграть тот, на чьей стороне армия?» – издевательски осведомился Первый министр, заявившись к капитану в тюрьму. Элерт ему улыбнулся, хотя, имей он малейший шанс, выдавил бы ублюдку глазные яблоки: «А на чьей стороне армия?». Старик опешил, загнанно глянул на решётку. Что его встревожило: то ли звенящее спокойствие в голосе обречённого, то ли вопрос, подтвердивший зревшие в нём опасения, – капитан угадывать не собирался, однако после визита Первый министр исчез. Кей сказал, что тем же вечером он без предупреждения, забрав жену и дочь, покинул город на неизвестном корабле. Император рвал и метал – Катлер впервые за долгое время искренне веселился. Напрасно старик тратил деньги на акцию по самоспасению. Капитан ведь его вместе с семьёй из-под земли достанет – бегство просто-напросто прибавляло азарта. Месть ему удовольствия не доставляла: она ничего не исправляла и тем более не утешала – ненависть всегда продолжала тлеть внутри. Потому он не обращался к ней.