Наездницы - Энтон Дисклофани

Я чувствовала себя обманутой. Меня привлекла его доброта, а теперь эта доброта исчезла, но я все равно его хотела. Я хотела его еще сильнее, если только это было возможно.

Я не стала даже прикрываться. Здесь никого не было. Никто не видел, как я вздернула юбку до пояса, поставила ноги в грязных туфлях на стеганое одеяло и начала двигать рукой так резко, что потом у меня там саднило. Никто меня не слышал. Никто не видел пятно крови. Никто не поинтересовался, почему я так долго смотрела в окно, что я там так высматривала. Ничего, ничего.

Я подсела к туалетному столику, оседлав стул, как лошадь. Я ездила верхом, даже когда не сидела на лошади. Я постоянно думала о лошадях. Я проводила в седле не больше двух часов в день, а остальное время ходила по земле, как обычная девочка. Но даже моя походка была немного неровной, как будто я сошла на сушу с корабля.

Я была на подъеме. Я преодолевала все препятствия с запасом в дюйм. В два дюйма. Мистер Альбрехт использовал меня в качестве примера для девочек из других групп. «Вот как это должно выглядеть!» – говорил он. Однажды он мне сказал, что я не грациозная всадница и не ласкаю взоры, зато моя техника безупречна.

Я хотела победить. Леона вела себя так, что мне это только помогало хотеть у нее выиграть. Как выяснилось, она была дружелюбной, пока я не окрепла после болезни. А теперь, когда я представляла собой угрозу для нее, она не замечала меня, встречаясь со мной в Замке. На прошлой неделе я видела, как она над чем-то посмеивается, болтая с Джетти. Я улыбнулась Джетти, но она повернулась ко мне спиной, а Леона окинула меня долгим оценивающим взглядом. Затем она что-то прошептала Джетти на ухо, и крепкая спина последней затряслась от смеха. Я опустила глаза и быстро осмотрела себя, но вроде бы все было в порядке. Мои щеки горели. Я обернулась к Эве и задала ей какой-то дурацкий вопрос, пытаясь казаться беспечной.

Я поняла, что многие девочки постоянно переживают по поводу того, что говорят о них другие. Но я впервые испытала это странное ощущение, когда тебе интересно, что о тебе думают, но в то же время ты не желаешь этого знать.

Близкие отношения с Сисси пошли мне на пользу. Я была популярна, потому что она была популярна. Я впитывала ее сияние, а затем выдавала его за свое собственное. Тем не менее я мало с кем была знакома.

Как-то за обедом Молли начала поддразнивать меня за мой серьезный вид. Однажды в Зале я сказала что-то смешное, развеселив компанию девчонок, в которой была и Сисси, и я увидела, как они поражены тем, что у меня, оказывается, есть чувство юмора. А теперь мистер Холмс сказал, что я хожу по лагерю крадучись. Кто, кроме меня, ходит крадучись? Звери и преступники.

Возможно, Леона и Джетти потешались над моим угрюмым видом? Или они считали меня гордячкой?

Во время тренировки Леона дважды меня подрезала. И тогда я сделала нечто совершенно странное: я рысью проскакала перед Кингом, так близко, что у меня на сапоге остались брызги его слюны. Я заметила это, когда чистила сапоги, и не переставала себе удивляться.

То, что лучшими наездницами в лагере являются сразу две девочки третьего года обучения, само по себе было необычно. Но еще более необычным было то, что Леона стала лучшей в прошлом году, обучаясь только второй год. Кроме Гейтс, Леоны и меня, в нашей группе были только выпускницы. И хотя Гейтс была очень элегантной наездницей, в седле она вела себя слишком суетливо и расчетливо, чтобы достичь настоящего успеха.

Но теперь я хотела войти в историю Йонахлосси. Я хотела, чтобы мной восхищались. Я хотела, чтобы моя фотография висела на стене возле кабинета мистера Холмса. Я хотела, чтобы он проходил мимо меня по десять раз в день, каждый раз входя в кабинет и выходя из него. Я хотела, чтобы люди смотрели на меня и думали, что я хорошенькая. Но мне этого было мало. Я хотела, чтобы они думали, что я что-то умею делать очень хорошо, ведь это удается далеко не всем людям за всю их жизнь.

«Неужели я хочу слишком много? – спрашивала я себя. – Неужели, я не должна его хотеть?» Да и да. В глубине души я знала, что была бы гораздо счастливее, если бы не хотела так много.

Глава шестнадцатая

– Когда мы поедем в Гейнсвилл? – спросила я у мамы, когда мы меняли постельное белье на моей кровати.

– Я не знаю. Как ты смотришь на то, чтобы мы делали все это немного быстрее?

Я забрала простыни у мамы и бросила их на пол, увеличив гору грязного белья.

– Ну хорошо, – вздохнула я, – как ты думаешь, мы скоро туда поедем?

Мама посмотрела на меня, но я видела, что ее мысли блуждают где-то далеко.

– Может быть, Джорджи может приехать к нам?

Она развернула простыню, прижала ее подбородком и ладонью разгладила складки. Все это она сделала одним движением. Мама так ловко все это делала. Она за одну секунду сворачивала блузку, меньше чем за минуту отутюживала отцовскую рубашку. Мы уже три недели не видели семью Джорджи. Почти месяц. Я понимала, почему мы так долго не встречались с ними. Мама четко объяснила причину этого Сэму. Но я хотела видеть своего кузена. Я так сильно хотела его видеть!

– Почему это не делает Иделла?

Меня раздражали быстрые и ловкие мамины руки, летающие над моей постелью, моей личной постелью, заправляя углы простыни, снимая с нее невидимые пушинки и пылинки.

– Ну вот, готово. – Она выпрямилась, не обращая внимания на мое ворчание.

– Папа будет сегодня с нами обедать?

Она обернулась ко мне, прижав к груди штору, которую только что сняла. В полосе света кружились пылинки.

– Этого я тоже не знаю.

– Нас, наверное, никто не хочет видеть.

Она перестала складывать шторы.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Мне скучно.

Она села на кровать рядом со мной. От нее пахло кофе и лавандовой зубной пастой. Оглядев мою комнату, она заговорила:

– Этот дом очаровывает людей. Я всегда так считала. Он такой красивый. Он просто… изумителен. Пойми, Теа, ты больше никогда в жизни не будешь жить в таком доме. Ты должна его любить.

– Я его люблю, – отозвалась я.

– Когда-нибудь ты встретишь мужчину, которого полюбишь. Тебе захочется уехать с ним, – продолжала мама, не слушая меня и как будто читая мне волшебную сказку. – И тогда тебе придется создавать свой дом.

– Мама! – Я дернула себя за волосы.

Я ненавидела, когда она этим занималась – перекручивала мои слова. Мне вспомнились крепкие руки моего кузена. Мне были нужны только они, а вовсе не муж. Но она продолжала, как будто в трансе:

– Ты обязательно повстречаешь своего мужчину, Теа.

Мама встала, и я увидела гусиные лапки в уголках ее глаз, морщинки, оставленные беспокойством на ее лбу. Я ничего не ответила. Я не собиралась с ней делиться сокровенным.