Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

в 1940 году и переизданной в 1963-м, говорится, что автор скорбит по поводу социального неравенства и его тема – душевная трагедия обездоленных: Ханан пал жертвой этого неравенства и религиозного мракобесия[326].

Не было ли, однако, в рисунке самой драмы неких черт – и, может быть, самых крупных, структурных, – которые подсказывали бы зрителю, что перед ним развертывается, условно говоря, поздненародническая пьеса, хотя и с мистическими мотивировками: нечто во вкусе изобильной и плаксивой литературы о девятьсот пятом годе, заново востребованной в новых советских обстоятельствах? Не представлял ли сюжет пьесы Ан-ского некоего палимпсеста? Не заглянули ли пародисты в «подсознание» пьесы?

И, может быть, нужно подробнее разобраться, что за писатель был Ан-ский.

Драматург. Шутка студийцев так смешна именно потому, что она намекает на политическую биографию автора. Семен Ан-ский (Шломо Рапопорт, 1863–1920) в юности был убежденным народником: в начале 1880-х он ходил по деревням Западной Украины, производил мелкие починки, учил грамоте крестьянских ребят, приобщая их к русским классикам, и проповедовал народнические идеи, за что подвергался многократным арестам. Затем он перебрался в Екатеринославскую губернию, где сделался шахтером, дебютировав заодно в качестве очеркиста. Переехав в Петербург, начал печататься в «Русском богатстве» и сдружился с Глебом Успенским, который придумал для него русифицированный псевдоним, а в 1892 году отправил друга за границу. В Париже, где Ан-ский был секретарем у вождя народников Петра Лаврова, он выпустил книгу «Очерки народной литературы» (1894). В начале XX века Ан-ский стал одним из основателей «Аграрно-социалистической лиги», которая сольется потом с партией социал-революционеров. В этот период он начинает писать на еврейские темы, в том числе на идиш; основывает еврейские культурные и образовательные учреждения, музеи, библиотеки[327], а в 1911–1914 годах возглавляет еврейскую этнографическую экспедицию по городкам Волыни и Подолии. «Диббук» (1913) пишется по впечатлениям этой экспедиции. Первая редакция пьесы была написана по-русски. Она читалась в Петербурге у влиятельного еврейского адвоката Винавера. Известно, что финансировавший экспедицию барон Владимир Гинзбург, сын знаменитого филантропа Горация Гинзбурга (иногда эта фамилия дается в другом варианте, «Гинцбург»), считал, что пьеса недостаточно отразила социальную напряженность, поскольку чересчур идиллически рисовала еврейскую жизнь[328]. Возможно, от писателя с послужным списком Ан-ского ожидалась бо́льшая боевитость в социальных вопросах. Сама эта ситуация, когда богатый филантроп пеняет автору-революционеру на недостаточную социальную озабоченность, достаточно комична.

Наша пародийная рецензия вчитывает в пьесу обратно именно те самые народнические клише, от которых воздержался или которые смягчил умудренный своим европейским культурным опытом Ан-ский: богатый и жестокий отец, насильный брак, оскорбления человеческого достоинства в религиозной среде, полной диких суеверий. Не зря в рецензии в шутку упомянут Островский, в чьих пьесах 1850–1860-х разыгрываются подобные прототипические сюжеты.

«Диббук» и русский Серебряный век. Рассматривая эволюцию Ан-ского от социально-этнографического бытописательства к символистской драме, нельзя не вспомнить, что проблемы преодоления быта и создания двупланового повествования, в том числе на еврейскую тему, символисты левого лагеря, так называемые «знаньевцы», решали десятилетием раньше. «Диббук» имел точный прецедент в виде еврейской социальной мистерии, а именно: драмы Леонида Андреева «Анатэма» (1909), триумфально сыгранной в МХТ в постановке В. И. Немировича-Данченко. Всего через несколько месяцев спектакль был запрещен к показу Столыпиным, но ее успела посмотреть вся Москва. Всем запомнилась не только гениальная игра Качалова-Анатэмы, но и потрясающая пляска нищих, гротескный рисунок которой лег в основу вахтанговской пляски нищих в «Гадибуке». Прямой указатель на преемственность двух драм – это сама фраза «на грани двух миров», вынесенная в подзаголовок Ан-ским: в андреевской пьесе она возникает в первых строках Пролога. У Андреева Сатана борется с Богом за душу праведного Давида Лейзера, искушая его бедностью и горем. Но тот достойно несет свою участь, сохраняя веру в Бога. Тогда Сатана обрушивает на него неимоверное богатство, и Давиду приходится гораздо тяжелее. Как видим, социальная тема тут подчинена основному мистическому сюжету. Любопытным образом пародия вчитывает в пьесу именно досимволистское, до-андреевское содержание, как бы указывая еврейской драме на ее традиционную тематику и тембр – плоско-рассудочный, плаксиво-социальный, чуждый всякой метафизике.

В первоначальной версии «Диббука» социальный конфликт обозначен слабо, все решается на духовном плане, главные темы – это граница между жизнью и смертью, между добром и злом, пределы сочувствия отверженным, пугающая двойственность любви. От тенденциозного народнического натурализма Ан-ский, пройдя через изучение русского и еврейского фольклора, пришел к созданию универсального символистского шедевра, по-новому трактующего вечные и общие темы, – хотя сам он настаивал на том, что все события изображены им «реалистично».

Символистская метаморфоза Ан-ского была не случайна. Пьеса отразила в себе резкое изменение в культурном климате после волны погромов и казней, остановивших первую русскую революцию. В обществе наступило разочарование – и в революционных идеях, и в методах; следствием было обращение к духовным и метафизическим вопросам. В этом отношении «Диббук» стал неотъемлемой частью литературы Серебряного века. Религиозные темы и народные духовные поиски стояли в это время в центре творчества А. Блока, А. Белого, М. Горького, А. Ремизова, М. Кузмина наряду с мистическими и оккультными темами, особенно характерными для В. Брюсова, Вяч. Иванова, Ф. Сологуба. Символистское движение победило: бывший редактор «Весов» Брюсов возглавил главный либеральный толстый журнал «Русскую мысль», а стихи символистов теперь печатались в популярных журналах, например еженедельной «Ниве».

Месседж. Русская и русско-еврейская литература были сообщающимися сосудами, частями одного литературного процесса, имели большую общую аудиторию. Ан-ский мог быть уверен, что его драма найдет понимание не только у ассимилированного еврейского, но и у культурного русского читателя. Много десятилетий продолжался спор, на каком языке была написана первоначальная версия драмы. Теперь эта версия найдена в материалах театральной цензуры; она написана по-русски и была предназначена для русского театра, который накануне Первой мировой войны был в расцвете и приобрел мировое значение: именно театр являлся тогда наиболее авторитетным и массовым видом искусства. Пьеса «Диббук» должна была показать русским зрителям, чем на самом деле дышит еврейский народ, продемонстрировать его подлинные духовные ценности. Американский исследователь Сет Вулиц писал:

«В плане культурной политики Ан-ский стремился вписать, легитимизировать и наделить высокой ценностью восточноевропейскую еврейскую народную культуру и ее духовное творчество в качестве нормативной части империи»[329].

Возможно, так он пытался ответить на процесс Бейлиса (1913), и шире – на интеллектуальный антисемитизм, укоренявшийся в России в 1910-е взамен ранее почти обязательного интеллигентского юдофильства. Пьеса идеализировала местечко, то есть ашкеназскую народную культуру, в духе славянофильской ностальгии по религиозному и моральному единству народа в ушедшую эпоху. Вулиц полагает, что пьеса Ан-ского – это смелая культурная вылазка с замыслом основать нечто вроде еврейского почвенничества. Добавочный месседж, который несет в себе