Из века в век - Тамара Шаркова

я… я неутомимо поливал бедных медуз водой из голубого пластикового ведерка.

Живые ягоды

Я лежал на подстилке, укутанный махровым полотенцем после долгого купания.

Лежал, дрожал и смотрел себе под нос. А там перекатывалась в складках подстилки темная круглая ягодка похожая на маленькую зрелую смородинку.

Ягодка как ягодка. Я отвлекся на минуту, гляжу, а на месте «смородинки»

шевелится коротенькая палочка с ножками и усиками.

Только я коснулся ее пальцем, как она не побежала прочь, а свернулась и стала опять темной бусинкой.

Я подождал, она вновь развернулась и со всех своих ножек бросилась прочь.

Тогда я чуть-чуть присыпал ее песком. Она выбралась. Набрал песок в пригоршню и опять засыпал букашку. Ждал-ждал. Она не показывалась.

Думал — погибла, и стало ее жалко. Только собрался разрыть песчаный холмик — «ягодка» моя опять выползла.

Не раздумывая и уже не жалея, я высыпал на букашку целое ведерко песка. После этого долго лежал неподвижно, уставясь себе под нос, как кот в ожидании мыши. Так долго, что папа, привыкший к моей постоянной возне, как к рокоту прибоя, забеспокоился и оторвался от очередного печатного издания.

— Юлик, с тобой все в порядке? Ты не перемерз?

— Па! Букашка не вылезает!

Отец участливо взъерошил мне волосы и присел рядом.

— Ну, так что там с твоей букашкой?

— Она в ягодку сворачивается, а потом разворачивается в полосочку с ножками и усиками. Я ее засыпал песком…немножко, и она вылезла. А теперь не вылезла. Может она здесь недавно живет и не научилась…

— А ты много песка на нее высыпал?

— Ведерко…

— Ну, значит, долго будет вылезать. Ты заметь время.

— А что это: «заметь время»?

— Не «что», а как. Ты же всем хвастаешься, что научился считать до ста. Вот и найди этому применение. Досчитай до шестидесяти и загни палец. Это будет минута.

Потом отсчитай еще шесть десятков и опять загни палец. И так, пока она не вылезет.

Я принялся считать. Но хватило моего терпения ровно на две минуты. Третью я сократил, пропустив добрый десяток чисел. А на четвертой минуте пришли ребята с черным лохматым псом, и я побежал смотреть, как он плавает.

— Да-а-а, — сказал мне вдогонку папа. — Ламаркист растет.

В мухоловке

Зеленый домик, увитый виноградом, был сколочен из фанеры и оббит рейками, похожими на те палочки, которые я чертил, готовясь к школе. По низу шли прямые планки, а вверху они были набиты в два ряда: один с наклоном влево, а другой с наклоном вправо. Получался узор ромбиками.

Крыша домика снаружи казалась почти круглой и напоминала шапку великана с острым шышаком.

Внутри было сумрачно и душно. У стен стояло три кровати. Совсем как в домике трех медведей: большая, средняя и топчанчик. Только расположились мы на них совсем не так, как в сказке. Папа выбрал себе топчанчик, хотя был выше всех, а мои вещи бросил на большую кровать, которая отозвалась визгливым скрипом.

В дверь заглянул Стоян.

— Э-э-э, — протянул он, протестующе. — Чего ради прекрасная высокая кровать отдается в собственность этому сопливому богдыханчику?

— Ради всеобщего покоя, «милый друг»! Когда ты будешь валиться на это скрипучее ложе заполночь, то разбудишь не только нас, но и всех окрестных собак.

— И кошек! — вставил я из справедливости.

— Молчи! — цыкнул на меня Стоян. — Но почему бы ни отдать мне топчан?

Он ведь у самых дверей!

— А куда я дену свои ноги? — ответил папа вопросом на вопрос. — Тут хоть упора нет.

— Ну, вот! — проворчал Стоян, швыряя сумку на отведенную ему постель. — У меня даже совещательного голоса нет!

— Говорил же тебе папа не пить холодное молоко, — назидательно сказал я, подрыгивая на своем скрипучем ложе.

— А-а-а, лукавый царедворец, — делано страшным голосом закричал Стоян и бросился на меня. Кровать заскрипела на все голоса, а я завизжал от восторга.

— Не знаю, кто из вас старше, а точнее сказать — умнее, — проворчал отец, выкладывая на маленький столик в углу наши мыльницы, щетки, дорожный будильник и, конечно же, целую стопку книг.

Внезапно Стоян прекратил тормошить меня и замер в странной позе, как бы отжимаясь от кровати. Голова его была поднята, а глаза испуганно смотрели в одну точку.

Лежа на спине, я покрутил головой и выяснил, что Стоян во все глаза глядит на большого паука, повисшего на тонкой нити перед самым его носом.

— Что ЭТО? — выдохнул он с неподдельным испугом.

— Паук! Не бойся! — я поднял руку и ткнул паука в брюшко. Он живо, как в цирке, стал карабкаться вверх по паутинке. — Тут их много!

Стоян вскочил на ноги и стал озираться.

Во всех углах и щелях крыши сидели и ткали свои сети пауки.

Коротышки без талии, у которых почему-то было разное количество тонких длинных ножек. Большие пауки с лохматыми лапками и крестиком на спине, и еще много других.

Когда мы кричали, некоторые пауки замирали, а другие спускались вниз чуть ли не на наши головы, как будто хотели послушать концерт поближе к исполнителям. У таких на спине были видны две полосочки.

Тут я заметил, что из центра крыши свисает голубое бревнышко, а от него вбок к стенам тянутся восемь голубых реек.

— Смотри, Стоян! Это домик голубого паука!

И я показал пальцем вверх.

Папа в это время возился с нашими полотенцами и не обращал на нас внимания.

Внезапно Стоян направился к предназначенной ему кровати, схватил сумку и заявил:

— Оставляю свою постель милым восьминогим хозяевам и пойду устраиваться в будку к соседскому Рексу.

Я засмеялся.

До папы, наконец, дошло, сказанное Стояном, и он перехватил его у порога.

— Не дури, Стойко! Или комаров с мухами ты любишь больше?

Стоян задержался у двери, задумчиво склонив голову к плечу.

— Ну, если мне будет предоставлен статус неприкосновенности…

— Будет! Будет! — закричал я, совершенно не понимая, чего он хочет. — Папа, папа, скажи, чтобы он остался.

Тут Стоян схватил меня в охапку, и мы устроили «детский крик на лужайке». Папа запихнул пустые сумки под кровать, выпрямился и, зажав уши ладонями, устало произнес:

— Похоже, в будку к Рексу буду проситься я!

(Окончание)

Из века в век…

Отец не любил дней своего рождения. Он просто терпеть их не мог. Я подсмотрел однажды, как он с раздражением заранее вырвал листок календаря с этим числом.

И сколько я себя помню, отец в этот день всегда ловчил и увертывался от официальных поздравлений