Из века в век - Тамара Шаркова

в это время происходило какое-то странное перемещение публики. Как во время спортивных праздников, когда готовится выступать массовка со всякими там флажками или щитками.

Когда отец, наконец, уселся, а в аудитории установилась относительная тишина, председатель объявил:

— Я рад сообщить, что Роману Ильичу Мещерскому, которому вчера исполнилось сорок пять лет, восемь из которых он является заведующим кафедрой, присвоено звание заслуженного профессора. Разрешите от имени …

Но закончить ему не дали, потому что «массовка» встала, подняла вверх цветы и заорала:

— По-здра-вля-ем Ро-ма-на Иль-и-ча! Ура-а-а-а!

Председатель пытался что-то сказать, размахивал какой-то папкой и, очевидно, призывал всех к спокойствию. Но не тут-то было! Почти все ринулись вниз и попытались сунуть в руки ошалевшего от неожиданности отца или хотя бы уложить на зеленое сукно стола целые снопы разнообразных представителей цветковой флоры.

Довольный Стоян сидел, откинувшись на спинку сиденья и скрестив руки на груди.

— Гляди, отрок, приблизительно так приветствовали фараонов перед бальзамированием…или после?

— Сплюнь через плечо! Ты соображаешь, что говоришь?! Тебе надо в пато…анато…ну, не с живыми людьми работать!

— Научись прежде умные слова выговаривать, нахал суеверный.

Председатель Ученого Совета в это время уговаривал всех отойти от стола:

— Ну, нельзя же так всем сразу! И посуду найдите, куда цветы ставить. Это же просто неприлично!

Какие-то доброхоты уже тащили в аудиторию здоровенные фаянсовые кружки с носиками литра на два, стеклянные колбы, а один чудак приволок аквариум.

Потом Председатель дуэтом с дамой-секретарем призвали всех занять свои места в аудитории и соблюдать тишину.

Бледный отец слегка сполз под стол и стал в верхней части туловища почти такого же размера, как нормальные люди среднего роста.

— Итак, — объявил Председатель. — Я зачитаю официальный поздравительный адрес от нашего факультета.

— «Щас» прочтет, что Александр Петрович написал, — прокомментировал Стоян. — Если не подавится.

— Почему вдруг он должен подавиться? — удивился я.

— Потому что ЭТОМУ красавцу такого не писали и не напишут.

Но тут Стоян ошибся. Председатель очень выразительно все прочитал. И выглядел он очень даже неплохо. Приблизительно одного с папой возраста, модная короткая стрижка, легкая седина на висках. И одет стильно. В оранжевой рубашке и галстук оранжевый с черным. По-моему, именно из-за этого он Стояну и не понравился. Стойко думал, наверное, что один здесь будет «впереди планеты всей», а остальные явятся в черных пиджаках середины прошлого века и в порыжевших от домашних стирок белых рубахах с пуговицами на манжетах. Хотя, надо признаться, в первых рядах и такие старички сидели.

А Председатель в это время пел отцу дифирамбы и декламировал пожелания.

«…покорены Вашей человечностью, истинной интеллигентностью, глубоким умом..»— доносилось до меня.

«Пусть Вас радуют не только неизбывный интерес к кристаллизации идей на экране монитора, но и уют семейных вечеров …». В этом месте Стоян явственно хрюкнул, и я постарался отодвинуться от него подальше.

Потом предполагалось, что папу должны были приводить в умиление «римские палаццо, палермский капуччино, лондонские туманы и…хельсинская брусчатка…»

Пожелания студентам вообще отдавали чистой утопией. Им предлагалось любить папины лекции больше каникул, сдавать экзамены с первого раза, радуя любимого преподавателя «полученными знаниями и благодарными взглядами».

А на несчастных сотрудников возлагались обязанности приводить в восторг своего заведующего животворными идеями, работоспособностью, энергией и благородством.

Отец, выслушав этот поздравительный коктейль, вылез из-за стола, едва не опрокинув его со всеми букетами, склянками и бумагами, которая дама-секретарь пыталась спасти, прижимая их к зеленому сукну своей крутой грудью. Я постарался не смотреть на этот ужас, опустив голову на согнутые в локтях руки и закрыв глаза.

— Ты что изображаешь здесь дохлого куренка?! — возмущенно зашипел Стоян. — Не каждому дано услышать такой панегирик в честь собственного отца при его жизни! Впрочем, об этом еще рано…гм. До понедельника мы, кажется, дотянули. Дожить бы теперь до вторника…А ты слушай давай!

Я ткнул его локтем в бок, но ответной реакции не последовало.

Хорошенькое дело «слушай»!

Что я — враг отцу своему!

Может кто-то от такого поздравления просто таял бы, как мороженое на сковородке. Но для папы вот так сидеть в президиуме — это же инквизиторская пытка вроде «испанских сапог» или пыточного кресла с гвоздями.

Зато Стоян в таких случаях вполне оправдал бы свое имя.

Он очень стойкий, и похвалой его с ног не собьешь. Если папа скажет ему «ну, ты, Стойко, молодец», он долго будет за ним ходить и, как бы в шутку, просить:

— Рома, скажи, скажи еще раз, какой я молодец!

Шутить то он как будто бы шутит, но в глубине души, я уверен, мурлычет от удовольствия, как кот, которого за ухом чешут.

Я думал после чтения этого ужасного адреса и папиной ответной речи все окончится. Но не тут то было. Отца стали поздравлять от своего имени отдельные личности!

Стоян веселился во всю.

— Слушай! На следующем празднестве нужно предложить потенциальным поздравителям объединяться в хоровые коллективы. Секс…теты, например. Ты заметил, какие здесь голосистые дамы!

— Стоян!!!

— Ну, что ты разволновался? Я же не «Про это». Просто сократится время, отведенное на официальную часть.

Роман меньше мучиться будет.

Я вскочил и сделал попытку уйти, но с одной стороны наш ряд упирался в высокий бортик, а с другой Стойко затыкал его как пробка. Пришлось сесть.

Тут все почему-то притихли.

В первом ряду встал худой сутулый человек с гривой длинных седых волос, откашлялся, как-то по особому, царственно что ли, вскинул голову и начал говорить:

— Заслуженный профессор…гм… в отдельном, так скажем, научном подразделении…гм…это что-то новое. Напоминает «коммунизм в отдельно взятой стране».

Сорока пятилетие тоже…гм…не юбилей. До него нужно еще прожить 5 лет…

В аудитории послышался тихий ропот.

— Я имею ввиду СВОЙ преклонный возраст, господа.

Старик медленно повернулся и оглядел присутствующих. У него было узкое треугольное лицо.

Верхом на длинном птичьем носу сидели очки, смахивающие на пенсне.

— Но я рад присутствовать, как говорится, здесь и сейчас.

После этого он принял прежнюю позу и продолжил свою речь, предварив ее легким поклоном в сторону отца.

— Роман Ильич! Я помню вас подростком рядом с вашим отцом, выдающимся российским эпидемиологом Ильей Платоновичем Мещерским, потом своим студентом. И, надо отметить, вы доставляли мне много хлопот, хотя об этом не догадывались. Я впервые стоял за преподавательской кафедрой, а вы задавали мне слишком много вопросов. Иногда, скажу по правде, я радовался, если вы не приходили на занятия. Однако, ваши вопросы не давали мне скользить по поверхности своего предмета. Теперь могу признаться, что уже тогда мы учились