Верь только мне (СИ) - Тори Мэй

Мы никогда больше не общались, да и не было в этом нужды.

Хочу, чтобы ты знал только одно: когда я узнала о беременности, я была самым счастливым человеком на свете, клянусь тебе, Вилли!

Ты — самое желанное, что могло произойти со мной в этой жизни. Я молила небеса, чтобы в нашу семью пришел ребенок, и они подарили мне тебя. Если бы мне пришлось еще раз пройти через все, чтобы получить тебя, сыночек, — я бы сделала, не задумываясь."

—Отец знал с самого начала?

"Альберт стал догадываться после родов, но он не смог нас отпустить, он пытался принять тебя, Вилли.

Ты взрослел, и наши ссоры участились настолько, что ему все же захотелось сделать тест на отцовство.

Тогда мы только переехали, и я так боялась, что мы останемся без крыши над головой в незнакомой стране, что малодушно подделала результаты теста, заплатив лаборатории.

Однако, это не исправило ситуацию. Даже сегодня, перед тем, как написать тебе это письмо, я слышала вашу с отцом ругань в коридоре.

Чувствую, что мне осталось немного, я слабею с каждым днем, и не хочу, чтобы ты запомнил меня такой — изменщицей. Но когда-то придет время узнать правду."

В этом месте паста на странице расплывается слезными разводами мамы, поверх невольно добавляется еще пара моих.

"Прости нас, Вильгельм. Мы оба наделали ошибок, катастрофических. Мы не смогли стать тебе хорошими родителями, оказавшись обычными людьми.

Мне так жаль, сынок. Мне так жаль. Прости меня, родной, за все, что тебе пришлось чувствовать по моей глупости.

Надеюсь, ты когда сможешь это сделать."

—Прощаю, мама, Прощаю. — утираю жижу под носом рукавом и опрокидываю еще вискаря, по замерзшим конечностям растекается приятное тепло, придавая смелости. —Я бы так хотел, чтобы ты сейчас просто была рядом, просто рядом, живая и здоровая. Мне так тебя не хватает!

"Теперь ты знаешь, что твоя мама была далеко не идеальной.

И знай, что каждый может ошибаться. Ты тоже. Твои близкие тоже. Это не делает тебя плохим человеком, и это не делает твоих любимых плохими людьми.

Порой говорить неправильные вещи, влезать в сомнительные ситуации, принимать неверные решения, предавать или обманывать приходится не по своей воле. К сожалению, иногда мы заложники обстоятельств, как бы ни казалось со стороны.

Любое состояние сейчас — это не конец. За тьмой всегда последует свет."

—Как, мама, как? Я не знаю, кто я и не понимаю, зачем я.

"Знаю, что это вряд ли заменит тебе украденную любовь, но я хочу, чтобы у тебя был шанс начать строить свою жизнь так, как этого этого хочешь ты, без оглядки на обстоятельства.

Я слишком поздно осознала важность того, как важно быть независимой. Верю, что ты у меня умный и самостоятельный, и сам обеспечиваешь себя. Но считаю своим долгом оставить себе что-то после себя, чтобы ты мог иметь крышу над головой, которая не зависит ни от чьего настроения.

Вилли, солнышко, я переписала на тебя дом своих родителей в Германии, который унаследовала несколько лет назад, когда не стало твоей бабушки.

Прежде он принадлежал нам с Милей, но я выкупила ее часть, и завещала его тебе. Альберт не знает.

Зато твоя тетя Миля в курсе. Сейчас она вписана в доверенность на дом, чтобы следить за ним, но законным наследником являешься только ты. Копии бумаг прилагаются.

Оригиналы хранятся у Мили в Мюнхене, мы договорились с ней, что, если меня не станет, то она вручит тебе мой подарок на твое двадцатипятилетие. Но я знала, сынок, что это письмо найдет тебя раньше."

Онемевшее туловище не слушается, я медленными движениями снова открываю коробочку, находя внутри еще один конверт, который сразу не заметил.

В свалившейся темноте подсвечиваю себе фонариком телефона: все бумаги на немецком языке с гербовыми печатями. Хочу проговорить «спасибо, мама», но я не в силах. Тогда я просто не соберусь назад, меня окончательно размотает.

"Благословляю тебя поступить с твоим имуществом так, как считаешь нужным. Подумай хорошо.

Будь мудр в своем решении, и пусть оно сделаем тебя счастливее. Буду молиться о тебе даже на том свете.

Твоя мама. Люблю тебя, сынок."

Пошатываюсь. Смутно осознаю, что ноги больше не слушаются меня. Роняю на землю телефон, сбиваю ногой полупустую бутылку.

Кажется, я пьян.

Нашариваю смартфон и дочитываю последние строчки, еле держа себя в руках.

Безуспешно хочу сориентироваться в пространстве, но чуть не клюю носом. В рандомном порядке распихиваю по карманам содержимое своих рук.

Телефон заблокировался, а я как сука не могу попасть по нужным цифрам. Долбанное распознавание лиц не работает с тех пор, как я половину физиономии об асфальт стесал.

После разблокировки новым испытанием для моего поплышего мозга оказывается набор нужного номера.

Щурусь на свет, палец рвано листает список звонков, пытаясь выхватить знакомые буквы.

Макс, Макс, Макс, М... М... М... Тыкаю в Макса, в надежде, что кудрявый уже освободился.

Пока идут бесконечные гудки, к горлу подкатывает тошнота. Эмоциональная и физическая тошнота, и меня выворачивает у первого же дерева.

Сука!

Чуть зажившие было ребра простреливают до самого мозга. Не без мучений распрямляюсь, держась за ствол.

—Алло, Фиш! Алло! — доносится женский голос.

—Милена? Ты что у Макса делаешь? — спотыкаясь десять раз, выговариваю фразу.

—Вил, ты сам мне набрал! Ты в порядке вообще? Что у тебя с голосом?— она говорит что-то еще, но мне так хреново, что я не разбираю.

—Забери меня, — все, что могу выдать, борясь с головокружением и сдерживая позывы.

—Тебе плохо? Боже! Сейчас такси вызову, объясни, где ты!

______________________________________________

Глава 49. Виолетта

«Систр, ну харэ дуться! Поговори со мной! Прости, я думал, что делаю как лучше, и вы помиритесь!» — прилетает сто тридцать пятое голосовое от Кирилла.

Я с ним не разговариваю. За то, что он вопреки моим просьбам устроил нам встречу с Вильгельмом. Встречу, к которой я была не готова. Ни морально, ни физически, ни душевно. Никак!

Мне нужно было время, чтобы настроиться на разговор, подобрать правильные слова.

А теперь сердце разрывается каждый раз, когда прокручиваю в голове наш последний диалог. Ненавижу себя.

Не-на-ви-жу.

Вилли не заслужил ни единого гребанного слова, что я ему сказала. Однако, он заслужил свободу. Пусть лучше меня ненавидит, чем страдает от отца.

Вспоминаю его глаза, молящие о взаимности, которую я готова дать, и кровь сворачивается.

«Завтра улетаю. Надеюсь, ты счастлива!» — снова открываю вчерашнее сообщение от Вильгельма.

Сейчас он, наверное, уже в самолете. Или даже долетел. Смыкаю ресницы, из-под которых в последнее время вылилось столько воды, что хватило бы потушить тот пожар в подсобке.

Перечитываю сообщение снова и снова. Как и все сообщения от него: от слов ненависти до признаний в том, что он никогда и никого больше не полюбит.

В прошлый раз я пообещала, что не буду кидать его в блок. Не знаю, зачем держу это обещание до сих пор, учитывая то, что я уже растоптала его чувства.

Что ж, мой план сработал. Улетает все-таки. Вот и отлично. Должно быть в теории. Однако, мне неописуемо плохо.

Сворачиваюсь калачиком, натягиваю одеяло на нос, им же вытираю мокрое лицо. В таком состоянии я провела практически неделю, несмотря на то, что мама с папой и мелкий Сашка пытались вытащить меня хотя бы за стол.

Мне так стыдно перед семьей! Я самая нерадивая дочь, которая меньше чем за полгода оказалась "замешанной" в пожаре на работе, затем в центре взрыва, который показали по всем новостям, лишилась работы и ввязалась отношения со студентом.