В гору - Анна Оттовна Саксе

— Вот это хорошо, похвально, — затараторил Зелмен. — Письма женихам надо писать. Иначе мы, почтовики, без работы останемся. А он-то пишет?

— Это вам лучше знать, пишет или не пишет, — пошутила Мирдза.

— У меня этим больше Майга занимается, сортирует и рассылает письма, — добродушно усмехнулся Зелмен. — Красота и прилежание украшают женщину. Я всегда говорил, счастлив будет тот парень, кто женится на Майге. Захочет побриться, даже бороду самому не придется мылить — она это сделает.

Мирдза вошла в исполком. Зента удивленно посмотрела на нее. Лицо бывшей подруги было каким-то угрюмым и решительным.

Мирдза была довольна, что в канцелярии сидел также и Ян Приеде — не придется оставаться с Зентой наедине. Это удержит обеих от ненужных колкостей.

— Я хотела с вами поговорить, — обратилась она к ним. — Неужели никак нельзя обменять лесосеку?

— Мы уже пытались, — ответила Зента. — Я звонила в лесничество, но они говорят, что планы и списки уже утверждены в уезде и ничего нельзя сделать. Надо было раньше возражать.

— А почему вы не возражали раньше? — настойчиво допытывалась Мирдза.

— Я ведь тебе писала, — Зента нетерпеливо начала мять клочок бумаги, — мы получили извещение с опозданием. Залежалось где-то на почте.

— Но разве ты не звонила в уезд? — не уступала Мирдза.

— Я хотела звонить, — оправдывалась Зента, — но Майга говорит, что не следует их там беспокоить из-за каждого пустяка. Кроме того, лесные работы это то же, что мобилизация. Куда пошлют, туда надо идти.

Мирдза осеклась. Об этом она не подумала, но, если разобраться, то на фронте ведь тоже не перебрасывают солдат без всякого смысла, а распределяют умно и целесообразно. Старого Пакална и остальных крестьян, которые должны будут работать в лесу, такими доводами не убедишь. Каждый сам видит, что в этом нет ничего целесообразного.

— Все же надо было позвонить, хотя бы рассказать, как с нами поступают.

— Мирдза, если бы ты знала, как мне не хочется звонить, — почти умоляла Зента. — Мне однажды кто-то оттуда ответил, что мы, наверное, думаем, будто у них больше нечего делать, как только учить нас. Нам, мол, посылают инструкции, да и у самих должны быть головы на плечах.

— Кто же с тобой разговаривал, кто-нибудь из руководящих работников? — поинтересовалась Мирдза.

— Нет, кто-то из секретарей.

— Почему ты разговариваешь с секретарями — поговори с главными, — посоветовала Мирдза.

— Попробуй с ними связаться, — усмехнулась Зента. — Секретарь прежде всего спросит, по какому делу, и пообещает сам уладить или же выругает, что по таким пустякам тревожат его начальство.

— Подумаешь, какие церберы, — рассердилась Мирдза. — Я все-таки на этом бы не успокоилась. Пусть позовут к телефону начальника, и все.

— Попробуй, может, тебе посчастливится, — Зента взяла телефонную трубку. — С кем ты хочешь говорить?

Мирдза испугалась. Именно сегодня ей хотелось с кем-нибудь поговорить, и вот эта возможность так неожиданно представилась. Но кто ее будет слушать там, на другом конце провода? Она никого не знает, кроме своего отца и Эльзы, а теперь, возможно, придется говорить не с ними.

— Быть может, поговорить с товарищем Бауской, заместителем председателя, — предложила Зента. — Его легче всего добиться, если он только не на заседании.

Мирдза согласилась. Муж Эльзы все-таки вроде знакомый.

Зента заказала разговор.

— Мирдза хочет искать правды, — сказала она, шутя, телефонистке Майге. — Что? Линия занята? Она подождет, пока освободится.

Время тянулось очень медленно. Казалось, что уже прошел целый час. Мирдза посмотрела на ручные часики — прошло лишь пятнадцать минут. Разговор больше не клеился. Зента погрузилась в составление какого-то отчета. Ее потревожил Рудис Лайвинь, зашедший спросить, будет ли он нужен вечером. Майга просит его раздобыть у кого-нибудь молока и меда. У нее заболело горло, хочет полечиться. Зента охотно отпустила его.

«Не посылает ли его Майга опять к Саркалиене?» — подумала Мирдза, но промолчала. Какое ей дело.

Немного погодя зашел крестьянин с другого конца волости. Он жаловался, что нигде не может размолоть хлеб.

— Я понимаю, что одной мельнице трудно всех обслужить, раньше у нас вертелись три, — сказал он. — Говорят, кто первый приедет, тот скорее смелет. А у нас — кто жирнее смажет, тот и мелет. У кого нечего дать, тот может десять раз ездить — все равно ничего не добьется, скажут, очередь еще не подошла. Богатые крестьяне, у которых масло и шпик шипят на сковородке, те каждый день пекут пироги да белый хлеб. А у меня ничего другого нет, кроме мешка зерна, заработанного осенью на общественной уборке. Коровку Советская власть дала, да ведь — четверо детей и самих двое, все поедаем. Разве нельзя указать мельнику, чтобы покончил с порядками немецкого времени? Теперь ведь власть трудящихся, но старый хозяин все еще сидит за столом, а мы жмемся у стены и ждем крошек.

— Нам трудно вмешаться, — ответила Зента. — Мельница принадлежит тресту. Волостная мельница еще не исправлена.

— А этот трест заграничный, что ли? — с горечью спросил новохозяин. — Я думаю, раз мельник, или, как его нынче называют, директор, поставлен государством, то для него все должны быть равны.

— Но мельница не подчиняется исполкому, — объяснила Зента, — нам трудно вмешаться. Там не наш работник.

— Разве трест пустил мельницу для богатых хозяев? — в голосе крестьянина послышалось беспокойство. — Саркалиене возами возит на мельницу и обратно, а у меня нет краюшки, чтобы детям дать с собой в школу.

— Напишите жалобу правлению треста, — посоветовала Зента.

Крестьянин безнадежно махнул рукой.

— Кое-кто уже писал, но это то же самое, что покойнику на кладбище писать.

— Все же, если жалобы будут повторяться, они обязаны прислать ревизора, — успокаивала Зента.

— Я думал, что те, кто сидит в исполкоме, должны видеть, что происходит в волости, — крестьянин натянул рукавицы и ушел, мрачный и удрученный.

— Мне кажется, исполкому со своей стороны тоже надо написать жалобу, — сказала Мирдза, когда крестьянин вышел.

— Мы уже написали, — ответила Зента, берясь за свой отчет. — Но это в самом деле то же, что покойнику на кладбище писать. Не отвечают и ревизии не шлют.

Примерно через час дверь снова отворилась и вошла худощавая, закутанная в платок, женщина. Поздоровавшись, она скромно остановилась